Читать книгу "Узурпаторы и самозванцы "степных империй". История тюрко-монгольских государств в переворотах, мятежах и иностранных завоеваниях - Роман Почекаев"

Тем не менее, не претендуя на формальную светскую власть, влиятельные представители буддийского духовенства в силу своего авторитета в Монголии и в значительной степени благодаря покровительству властей империи Цин вплоть до начала XX в. играли важную роль в политике Монголии. Монгольское духовенство официально представляло в стране власть духовного лидера всех буддистов — Далай-ламы, тибетского теократического монарха, решения которого уже с XVII в. стали еще одним основанием для появления претендентов на ханский трон из числа нечингизидов.

Политико-правовая ситуация в Монголии в XVII–XVIII вв. была весьма сложной и противоречивой. С одной стороны, местные правители старались сохранять и укреплять политико-правовые традиции «чингизизма», в которых видели средство сохранения единства государства, независимости монголов. Соответственно, любой нечингизид, претендовавший на верховную власть и ханский титул, в их глазах являлся несомненным узурпатором и заслуживал наказания. С другой стороны, не менее важным фактором борьбы за власть в Монголии с конца XVI в., средством своеобразной «отстройки» от западных мусульман и китайце, а также консолидации самих монголов становится буддизм. Принесенная в Монголию из Тибета, эта религия поначалу виделась лестными правителями как средство дополнительной легитимации принявших ее Чингизидов по сравнению с другими родственниками, еще не проникшимися ценностями «желтой веры»[806]. Однако со временем в силу различных обстоятельств буддийская церковь Монголии стала играть важную роль не только в духовной, но и политической жизни страны, соответственно, решения буддийского первосвященника — Далай-ламы в глазах верующих (в том числе и самих представителей «Золотого рода») являлись таким же законом, как «чингизизм» и воля ханов-Чингизидов.

Вероятно, именно это обстоятельство учел Далай-лама V, когда на рубеже 1630-1640-х гг. впервые присвоил ханский титул нечингизиду — предводителю ойратского племени хошоутов Туру-Байху, кочевавшему в районе Кукунора. Это решение Далай-ламы было в известной мере вынужденным, принятым под давлением ряда обстоятельств. Дело в том, что в первой половине XVII в. Далай-лама не обладал полнотой ни светской, ни духовной власти в Тибете. Ряд областей возглавляли независимые от него владетели (например, правитель области Цзан, носивший титул Цанпа-хана), в духовной же сфере Далай-лама возглавлял всего лишь одну из буддийских сект в Тибете — школу гэлугпа, сторонники которой назывались «желтошапочниками». Главными их противниками были приверженцы другой буддийской школы кармапа, в отличие от соперников, называвшиеся «красношапочниками». Один из их предводителей, Рабчжампа, в начале 1630-х гг. пригласил в Тибет халхасского Чингизида — Цогта-тайджи, который за короткое время создал себе самостоятельное государство и уже был близок к победе над сторонниками школы гэлугпа. Соответственно, Далай-ламе нужен был союзник, который мог бы на равных противостоять владетельному Чингизиду. Таким союзником стал хошоутский Туру-Байху, который, собственно, пришел в Тибет по собственной воле, а не по прямому приглашению Далай-ламы (который долго колебался, стоит ли приглашать в свои владения еще одного монгольского князи[807]), причем его поддерживали и другие влиятельные ойратские правители — его родной брат Байбагас-тайджи и Батур-хунтайджи, будущий основатель Джунгарского ханства[808].

Под предлогом борьбы с Цогтом-тайджи, Рабчжампой и Цан-Па-ханом ойратский предводитель в 1637 г. разгромил Цогта-тайджи и практически оккупировал Тибет. В 1642 г. последний из противников, Цанпа-хан, был им пленен, а Далай-лама, торжественно въехавший в Лхасу, был провозглашен главой Тибета, который с этого времени формально превратился в теократическую монархию. Однако не будем забывать, что буддийские священнослужители (даже самые высшие) официально не должны были заниматься мирскими делами. Именно поэтому Туру-Байху, получивший от Далай-ламы титул Гуши-хана (по-тибетски «чоки гьялпо» — «хан веры»), был поставлен им во главе «тринадцати туменов Тибета» формально став своеобразным военным вождем при духовном главе Далай-ламе[809]. Эта ситуация заставляет вспомнить об уже упоминавшемся нами в предыдущей главе институте соправительства духовного и светского владык (император и сегун в Японии, каган и шад в Хазарии, халиф и султан в мусульманском мире и т. д.), таким образом, формат совместного владычества над Тибетом не был уникальным.

Для нас важно то, что Далай-лама создал прецедент, своей волей присвоив ханский титул представителю нечингизидской династии, тем самым нарушив монополию на него монгольских чингизидов. Гуши-хан и его потомки обладали ханским титулом и фактически управляли Тибетом до 1717 г., когда его правнук Лхавсан-хан был разгромлен и убит джунгарами — потомками соратников своего деда[810]. Официально они получали инвеституру из рук Далай-ламы, выступая его защитниками и поборниками «желтой веры» в Тибете и окрестных регионах, сделав этот титул фактически наследственным[811].

В течение первого времени после приобретения Гуши-ханом ханского титула хошоуты обладали своеобразной «монополией» на него, поскольку фактически контролировали Далай-ламу и его двор, в том числе назначая и сановников буддийского первоиерарха[812]. Однако вскоре после смерти Гуши-хана между его потомками началась борьба за власть, их контроль над Далай-ламой ослаб, и он получил возможность даровать ханские титулы другим ойратским правителям — в известной степени и для того, чтобы противопоставить их хошоутам, опекой которых он уже изрядно тяготился. В 1657 г. правитель алашаньских хошоутов Очирту-тайджи (племянник Гуши-хана) прибыл в Тибет и получил от Далай-ламы титул Цэцэн-хана («Мудрого хана»)[813]. А в 1678 г. джунгарский правитель — хунтайджи Галдан (зять Очирту, годом ранее разгромивший и убивший тестя, присоединив его владения к своему государству) получил от того же Далай-ламы титул Бошугту-хана[814].

В 1690 г. тибетские власти от имени Далай-ламы V (смерть которого уже восемь лет как скрывалась ими) даровали ханский титул калмыцкому (торгоутскому) хану Аюке, а в 1735 г. — его внуку Дондук-Омбо[815].