Читать книгу "Он говорит - Владимир Березин"

Это проблема личного восприятия, впрочем. Но зал был полон, всем билетов не хватило.

— Замечательно! Просто прекрасно, — бормотали старики, ёрзая в креслах.

Но кто бросит камень в этих людей? Уж не я.

А потом у них была дискотека — от тех, кому за шестьдесят, и кому за восемьдесят — и было у меня впечатление, будто я попал на сходку друидов, и подсматриваю их обряды из-за куста.

Старикам было похрен, впрочем, кто на них смотрит.

Одна старушка обмахивалась веером, и было понятно, что её учила работать веером бонна, а не кино из заграничной жизни. И был старик со слуховым аппаратом, что вёл партнёршу в вальсе сквозь угрюмое диско. Нет, у них была своя правда, как ни крути.

У стариков был свой круг и слава, а я сам был тот ещё гондон — с меня спрос особый, и оправдаться мне невозможно. Эти старики частицы на около световых скоростях сталкивали, у них время текло попеременно, они временем в своих теориях распоряжались. У них была Бомба, диссидентская фронда и цэ-пэ-тэ диаграммы, а у меня хрен чего было.

Что я выну из кармана, если спросят? Именно что хрен.

Даже девки были не мои».

Он говорит: «Я очень Гайдара любил. В детстве любил, и потом. Так вот, у Гайдара есть такая фраза, её Тимур говорит: „Тише, Женя, не надо кричать, тише…“

Эта фраза меня преследует по жизни.

Преследует потому что она — верная.

Потом, уже в нынешние времена, я часто видел знаменитую картину про крик — ну это вы знаете прекрасно. В нынешние времена кричат много.

А тогда всё тише было. Тогда была у меня жизнь, что только Сэлинджеру описывать — жизнь с пионерским летним лагерем, набитым традиционными железными кроватями с вислыми сетками, казёнными запахами и унынием. Унынием, которое для вас уныние, а для нас — жизнь и норма жизни. От подъёма до вечерней дискотеки. Голос ломается, и ломаются представления о мире. Девочки рядом и непонятны, непонятны и ощущения от того, как они стоят рядом. Непонятны впечатления от их круглых коленей и плеч.

От взросления хочется закричать, открыть рот в этом мунковском крике. Или заплакать — чем, собственно, дело и кончается.

А кричать многим хочется, они думают, что крик Бога призывает. И этот Бог все их дела разрулит.

Поэтому я расскажу свою историю, хоть меня никто и не спрашивал. Нельзя кричать ни в счастье, ни в ссоре. Иногда кажется, что можно кричать от горя. Но опыт показывает, что от этого легче только в момент крика. Как только воздух в лёгких кончается, и ты осознаёшь себя в тишине, становится только хуже.

Женщине нельзя кричать, потому, как она становится безобразна. А мужчине особенно нельзя кричать, потому что он теряет лицо. А мужчина, потерявший лицо, вроде как и не существует вовсе.

Когда начальник начинает орать, он теряет лицо.

Когда набухают на его лбу жилы и кривится рот, лицо его растворяется в слюне и ветре, в свете и тумане, в сумраке кабинета и лица его уж нет.

Много лет назад я работал в одной организации и допустил серьёзную ошибку. Я бы даже сказал, непоправимую ошибку. Мой начальник позвал меня на разговор, мы минут пять пробыли наедине. Собственно, на меня пришлось около двух минут — перед дверью я собрался и изложил суть дела коротко и печально. Начальник говорил три минуты — очень тихим голосом.

Я вышел от него на еле гнущихся ногах. Это было сильное впечатление — мне говорили, что интересная бледность у меня прошла только через двое суток.

Кричать не надо. Это некрасивая самопсихотерапия, не несущая воспитательных функций.

То, что некоторые женщины кричали на меня, привело к разрыву многих многообещающих отношений. Женщины кричали и превращались в иных существ, будто инопланетная зараза из фантастических фильмов выела у них все внутренности. Я понимал тогда, что любил не их, а то, что улыбалось и говорило раньше. И вдруг оказывалась передо мной — оболочка, действующая модель человека.

Ну, там в детстве я думал, что можно кричать в фильмах: „Командир, танки справа! Вызываю огонь на себя!“ или там: „Ты горишь, прыгай!“

Но — только там, в фильмах.

А сейчас, когда я в больнице лежу, тоже хочется кричать, но я знаю — нужно просто потерпеть. Недолго, мне сказали, года полтора.

Поэтому вплетается в моё повествование шелестящий шёпот, шипящий строй согласных.

Вот он: „Тише, Женя, не надо кричать, тише, тише…“»

Он говорит: «У меня тоже есть история про Бомбу. Я это видел изнутри, но немного сбоку — потому что не был секретным физиком, а просто жил в их семье, мать вышла замуж и привезла меня в закрытый городок среди лесов.

Но, кроме физиков, там были тысячи людей. В общем, была особая порода людей, так или иначе связанная с Бомбой — лет сорок она жила особой жизнью, вне стиля страны.

Вне времени и привычек других людей.

Причём, раз окунувшись в эту масонскую причастность, уже невозможно было лишиться благ и льгот — вне зависимости от проступков. Мне рассказывали, про то, как знаменитый правозащитник в своё время приходил в магазин „Березка“ и требовал отоварить его за рубли. Сотрудники этого магазина, торговавшие только за доллары, жутко нервничали и начинали звонить во всякие соответствующие, как тогда говорили „компетентные“ организации. Оттуда спрашивали: старичок лысенький, дохленький, в очках? Немедленно отоварьте. О-то-варь-те! Пусть возьмёт и будет ему счастье.

Но мой рассказ не о нём.

Жил да был на свете Человек-извлекатель. Он им был за каким-то хуем (без этого слова никак не обойтись, потому что, понятно, что служить человеком-извлекателем за каким-то хером — невозможно, невозможно им состоять за каким-то хреном, нельзя этого делать за деньги или убеждения. Это можно сделать только за каким-то хуем).

Впрочем, сейчас станет ясно — почему.

Этот Человек-извлекатель после ядерного взрыва на казахском ядерном полигоне лез в подземную шахту, где это всё произошло и извлекал всякие образцы, может, отвинчивал от важных приборов особые измерительные гайки.

Когда я подрос, то тоже отдал дань физике, но всё равно эта часть истории Человека-извлекателя приводила меня в нервный трепет.

— Да, — говорил Человек-извлекатель, — ощущение довольно странное. Будто выпил, и плывёшь через пластилиновый воздух. Волосы шевелятся — не на голове, а так — все маленькие волосики на теле.

За каким-то хуем он это делал.

Несомненно.

Шли годы — этот человек стал столпом общества в своём знаменитом закрытом городке, где он жил. Теперь он уже реже ездил на полигон, а потом и вовсе всякие ядерные взрывы отменили. Он организовал местную ячейку общества „Память“, стал казаком или даже предводителем казаков.

И вот в город привезли обретённые мощи святого.