Читать книгу "Жертвоприношение - Грэхем Мастертон"

Я попытался открыть входную дверь, но она оказалась заперта – или, скорее, слилась с рамой, словно это был цельный кусок дерева. Замок превратился в кусок латуни без замочной скважины. Каким-то сверхъестественным образом мы лишились доступа в дом.

Миллер уперся в перекладину и нанес по двери два или три сильных удара ногой, но та даже не погнулась.

– Бесполезно, – сказал я. – Она очень прочная.

– Давайте проверим кухонную дверь, – предложил Миллер. Он быстро взглянул на часы. – С минуты на минуту должно прибыть подкрепление.

Мы обошли вокруг дома. Весь сад был окутан странной лучистой тьмой. Дубы гнулись и трепетали на ветру, которого я даже не чувствовал. То и дело по кустам и клумбам пробегала рябь, словно на них накатывал внезапный порыв ветра. За деревьями тусклым свинцовым мерцанием переливалось море.

Мы пересекли террасу, и я проверил кухонную дверь. Как и входная, она была наглухо закрыта.

Миллер вытащил из кармана портативный телефон и произнес:

– Джордж? Где ты, черт возьми? Мне нужно две мобильных группы в Фортифут-хаус, и как можно быстрее.

Я услышал далекий раздраженный голос, говорящий что-то про «дорожные работы в Ласкомб-Вилидж». Миллер никак не отреагировал, но выражение его покрасневшего лица делало любое ругательство излишним.

– Что случилось? – спросил я. – Они едут или как?

– Едут, – процедил он себе под нос. Затем добавил: – Что насчет боковой двери? Может, можно войти через чулан? Должен же быть еще вход?

Очередной глубокий гул потряс Фортифут-хаус до фундамента. Теперь где-то в глубинах моего подсознания я слышал знакомое заунывное пение. Н-ггааа н-гггааа сотот н-ггааААА. Раздался треск, и кирпичи террасы под ногами стали покрываться рябью, будто под ними бегала гигантская многоножка. Я услышал, как затрещали в рамах оконные стекла, и с крыши посыпался град черепичных осколков.

– Дэнни! – закричал я. – Дэнни, ты там? Дэнни!

Заунывное пение продолжалось. Здание буквально ходило ходуном. С крыши сошла очередная черепичная лавина, и один из осколков ударил мне в плечо.

– Вы уверены, что Дэнни здесь? – крикнул Миллер.

– Я не знаю, где он. Лиз сказала, что хочет взять его на прогулку. Но теперь я уверен, что Лиз – это совсем не Лиз.

– Лиз это не Лиз? Что это значит?

– Она не человек. Своего рода древний дух. Не знаю. Если попытаться это объяснить, логики будет мало. Но эти духи пришли из доисторических времен… и вселялись в женщин, в одну за другой, на протяжении столетий. Ждали момента, когда смогут возродиться.

Миллер смерил меня взглядом, посмотрел на готовую обрушиться крышу Фортифут-хауса. Несколько ребристых плиток обвалились одна за другой, следом рухнул кусок известнякового подоконника. Если бы Миллер сам не видел, как дом дрожит, стонет и разрывает себя на части, думаю, он посчитал бы меня невменяемым. Но сейчас не было ни малейшего сомнения в том, что некая мощная и отчаянная сила сотрясает Фортифут-хаус. Не было сомнений и в том, что сила эта настолько зловещая, что выходит за рамки человеческого понимания. Если ее слуга убивал с таким кощунством, то на какие ужасы способна она сама?

Бурый Дженкин совершал бессмысленные садистские убийства – ради собственного развлечения. Он думал о человеческой жизни не больше, чем мальчишка, отрывающий лапки у жуков. Но он был всего лишь посланником Кезии Мэйсон. А Кезия Мэйсон, в свою очередь, всего лишь кукушкиным гнездом, в котором Йог-Сотот ждал дня своего Обновления.

Все это казалось каким-то апокалиптическим абсурдом. Концом света, по-нашему. Изменением в природной иерархии, когда над человеком начнут доминировать другие виды. Но стоило мне вспомнить, насколько наш мир изменился с начала века – отравленные моря, загрязненное небо, – я начинал верить, что Древние вполне могут возродиться. И что могущественная, хладнокровная цивилизация из дочеловеческих времен может снова укрепиться на Земле.

В конце концов они сумели выжить в течение тысячелетий человеческого правления, прячась в телах ведьм и колдунов, в стенах зданий и даже в самой земле. Они были готовы прятаться и ждать, прятаться и ждать. А теперь мы разрушали вокруг себя все то, что заставляло их прятаться. Рубили леса, насыщавшие нашу атмосферу кислородом, к которому Древние, существа из далекого космоса, питали отвращение. Застраивали луга, осушали болота. Сбрасывали в моря ртуть и радиоактивные отходы. Загрязняли воздух серой и свинцом. Сказывалось ли в этом тайное влияние Древних или нет, но мы постепенно возвращали мир в его прежнее состояние – в то, которое было им необходимо. Когда в мире были только мертвые океаны и темные небеса, тяжелые металлы и антарктический холод.

Я повернулся к Миллеру и сказал:

– Вы этого не видели.

– Не видел чего? – спросил он.

Я пересек террасу и взял с кирпичной ограды одну из каменных урн, в которой некогда росла герань. Она была такой тяжелой, что я едва смог поднять ее, и на полпути к дому мне пришлось поставить ее на землю. Но Миллер понял, что я пытаюсь сделать, и пришел мне на помощь.

– Я ничего не видел, – сказал он.

Вместе мы доковыляли до кухонной стены – раскачали урну и бросили ее в окно. С громким звоном она выбила половину стекла из рамы и упала в раковину. Я выбил два оставшихся острых осколка и залез через окно в кухню. Миллер последовал за мной.

– Будем через пять минут, Дасти, – пискнула рация Миллера.

– Вас понял, – ответил он и выключил ее.

Мы двинулись через кухню, под подошвой хрустело битое стекло. Из глубины дома доносился гул, словно там работала электрическая подстанция. Всякий раз, когда я приближался к стене, я чувствовал, как волосы на голове встают дыбом от статики. А когда протянул руку, чтобы открыть дверь кухни, между кончиками пальцев и металлической ручкой вспыхнул сноп кружащихся крошечных искр.

С помощью прихватки мне, наконец, удалось пробраться внутрь.

В коридоре мы остановились и прислушались. Послышалось пение, но в такой низкой тональности, что я не понимал, слышу я его или чувствую. Мм-нггаа, нн-ггаа, сотот, иашоггуа… Миллер нервно откашлялся и спросил:

– Думаете, Дэнни здесь? Я никого не слышу, а вы?

– Дэнни! – позвал я. Затем подошел к лестнице, сложил руки воронкой вокруг рта и крикнул еще громче: – Дэнни! Это папа! Ты там?

Положив руку на стойку перил, я стал ждать. Это выглядело смелым жестом. Чувство было такое, будто в Фортифут-хаусе шевелилось все – стены, пол, перила. Я бы все отдал, чтобы броситься на кухню, вылезти из окна и бежать от особняка прочь, без оглядки и как можно дальше.

И тут я услышал какой-то слабый писк, больше похожий на кошачье мяуканье, чем на человеческий голос. Но вы всегда узнаете голос собственного ребенка – независимо от того, насколько он искажен, далек или приглушен.