Читать книгу "Право на безумие - Аякко Стамм"

Берзин зашёл в кабинет, закрыл за собой дверь и набрал на смартфоне цифры. Ответили не сразу, может, оттого что поздно, скорее всего от недоверия к неизвестному входящему номеру из далёкой России. Но как только в трубке прозвучал взволнованно-напуганный женский голос, Пётр Андреевич его тут же узнал, несмотря на тринадцать лет. Это однозначно была Белла.

– Здравствуйте… – язык не повернулся сказать «Добрый вечер», – вы, наверное, не помните меня, но между тем мы знакомы. Меня зовут Пётр Андреевич… Берзин… Я друг и начальник Аскольда.

– Да, да… – заговорила женщина «на другом конце провода». – Я узнала вас, хотя мы не виделись тринадцать лет… и никогда не говорили по телефону. Что с Аскольдом? Что с ним случилось? Говорите всё без утайки… иначе… иначе я просто сейчас опять разревусь…

– Всё нормально… – не знал Пётр Андреевич с чего начать. – Теперь всё нормально. Не то чтобы хорошо, но могло быть гораздо хуже. Возьмите себя в руки и постарайтесь успокоиться. И главное, прошу вас поверить мне, теперь всё будет хорошо…

– Ну говорите же, Пётр Андреевич, – перебила его Белла, – вы своими предисловиями просто сводите меня с ума… Что с Аскольдом? Он жив? Он здоров?… Что с ним?… Ну, говорите же…

– Он в тюрьме…

На несколько секунд повисла тяжёлая пауза.

– Как… в тюрьме?

По голосу женщины чувствовалось, что до неё никак не доходит смысл слова «тюрьма». Что такое тюрьма? Откуда тюрьма? Какая тюрьма? Почему тюрьма? Всё что угодно представлялось, напридумывалось ей за последние сутки, всякие аварии, какие-то больницы, даже морги… Но тюрьма…

– Убита Нури… – продолжил Пётр Андреевич. – Аскольд главный подозреваемый. Он под следствием… Но не волнуйтесь, Белла, суда ещё не было. Я сам буду его защищать… И я теперь знаю, как его вытащить. Я убеждён, что смогу доказать – Аскольд не убивал Нури. Я вытащу его… Обещаю вам.

Глава 27

Суд не заставил себя долго ждать. Обвинение торопило: все улики, сложившие версию преступления, были собраны оперативно по горячим следам, единственный подозреваемый задержан, опознан, обличён свидетельскими показаниями, припёрт к стенке, раздавлен. Он хотя и не признаёт упрямо своей вины, но это всё уловки и козни защиты, вставляющей палки в колёса следствию. Сам обвиняемый подавлен и мучим совестью, а уличающих его доказательств хватает, чтобы достоверно и убедительно установить его причастность к убийству и без признания. Поговаривали, что старшему следователю прокуратуры Порфирию Петровичу Завьялову, ведущему это дело, обещали повышение – мундир помощника Генерального прокурора Москвы – и это дело являлось для него своеобразной аттестацией. Вот он так и спешит козырнуть.

Впрочем, защита тоже не тормозила процесс. Пётр Андреевич Берзин – адвокат обвиняемого – хорошо понимал, что каждый день за решёткой равносилен годам, поэтому не противился возможности поскорее вытащить своего подзащитного оттуда. Каждая из противоборствующих сторон пребывала в убеждённости своей победы. Бывает же такое…

В день суда они встретились на ристалище зала заседаний и обменялись, как водится, дежурными любезностями.

– Ну что, Пётр Андреевич, сразимся сегодня, как бывало? Лихости хватит, я надеюсь, как в старые добрые времена? Вы, я слышал, уходите от дел, на пенсию собрались? Понимаю… понимаю. Надо и о себе подумать, о здоровье, о душе… не всё ж о мерзавцах печься и укрывать их от справедливого воздаяния.

– Не скажите, Порфирий Петрович, не скажите… – не полез в карман за ответным словом Берзин; хороший адвокат, как известно, не в карманах слова держит, но на языке, – воздаяние воздаянию рознь. Вас вот, я слышал, в генералы продвигают. Уже, наверное, и мундир новый пошили… А мерзавец от возмездия не уйдёт, не на этом суде, так на последнем… Страшном.

Оба раскланялись и, искренне пожелав друг другу провалиться, разошлись в противоположные стороны… наизготовку.

Ввели Аскольда и определили в клетку за спиной Петра Андреевича. Он был небрит, помят и вообще как-то запущен, будто провёл за решёткой не несколько недель, а много месяцев. Но глаза его при этом горели каким-то посторонним, странным блеском. Казалось, он был вне процесса, даже над ним и только подглядывал, наблюдал из укромного схрона за всем происходящим. И запоминал, записывал бережно, дотошно на страницах памяти все детали и нюансы, чтобы потом выложить их на бумагу и предъявить каждому действующему лицу его собственный портрет. От такого ощущения многим было как-то не по себе и хотелось скрыться, спрятаться за ширму и оттуда играть свою роль. Или же стыдливо попросить наблюдателя: «Отвернитесь, пожалуйста, я не одет (а)».

Входили один за другим зрители и занимали свои места в партере, рассчитывая на увлекательное, вполне себе массовое зрелище по типу боя быков. Все искоса поглядывали на подсудимого: мужчины с некоторым, плохо скрываемым сочувствием, тихо переговаривались между собой, а дамы внешне как бы лично оскорблено,… но усиленно при этом поправляли макияж.

Вдруг под громкий возглас: «Встать! Суд идёт!», появился судья – средних лет, ещё не потерявшая очарования и привлекательности женщина. Принадлежность служителя Фемиды к слабому полу должна была играть на руку обвинению, ведь подсудимым оказался мужчина, так грубо и некорректно обошедшийся с дамой.

Судья заняла своё место за кафедрой, и процесс пошёл.

Надо сказать, пролог получился вполне предсказуемым и даже банальным до безобразия. Порфирий Петрович зачитал обвинение – кому и в чём, а судья спросила у подсудимого, признаёт ли он? Тот, естественно, не признал. Никого из главных действующих лиц это, похоже, ничуть не разочаровало, не удивило даже, все так и предполагали, на то и рассчитывали. Впрочем, если бы даже подсудимый признал все пункты обвинения от корки до корки, это никак не изменило бы сценарий спектакля, и последующие реплики главных героев всё равно прозвучали бы так, как было задумано изначально. Всё походило на шахматный дебют – неизменное Е2-Е4 по всем доскам.

Начался первый акт – допрос подсудимого и свидетелей обвинения. Зритель в партере заметно оживился, зашептался, заёрзал на стульях, будучи вправе надеяться хотя бы на некоторую импровизацию актёров, трагизм и всамделишность их игры. Подсудимый казался уставшим и безразличным ко всему, трудно было вот так сходу определиться, чего всё-таки больше, симпатии или антипатии в отношении к нему. Он стоял в своей клетке, опустив голову, лишь изредка поднимая глаза в зал и выхватывая из него, будто камера фотохудожника, самые яркие, самые сочные куски. Дамы ещё раз поправили макияж.

Впрочем, допрос обвиняемого много времени не занял. Аскольд сухо, без эмоций рассказал всё, как было, упирая лишь на то, что после ссоры возле театра отправился не вдогонку за женой, а домой. Там, будучи не в состоянии совладать с волнением и беспокойством, поехал искать Нури по городу, но не найдя её нигде, вновь возвратился в квартиру и лёг спать. Утром его арестовали. Всё банально, без особых импровизаций.

Порфирий Петрович пребывал сегодня в явном ударе. Он представлял на процессе сторону обвинения – то был его дебют в данном качестве – и ввиду предстоящих в его карьере перемен собирался исполнить свою партию блестяще. А если понадобится, то и на бис. Он вовсе не рассчитывал на овации, цветы и чепчики в воздух – всё это лишь мишура, – но на звание «Народного артиста» претендовал всерьёз.