Читать книгу "Клуб грязных девчонок - Алиса Валдес-Родригес"

– Ты не послушаешь, что я написал?

Это оказался небольшой рассказ в стиле Гарсиа Маркеса. Я не находила слов от изумления. Моего испанского не хватало даже на письмо домой. Но общение с Амаури помогло подтянуть язык. Парень умел писать. Умел, хотя и продавал наркотики. В его словах звучала музыка. Меренга. Но только не пуэрто-риканская, которую я научилась отличать от доминиканской. Доминиканская меренга приводит в волнение. А пуэрто-риканская? Нет.

Sucias считают, что я спятила. По их мнению, в таком смазливом парне, с такими длинными ресницами, который ходит вразвалочку, пахнет «Си-кей-уан», пользуется дешевым пейджером, носит одинаково небрежно туфли с кружевами и без, едва плетется за рулем по Сентр-стрит, где знает всех мыслимых и немыслимых типов – черт! – в таком пареньке ничего хорошего нет. Не может быть. Так полагают не только sucias. Все деловые латиноамериканцы усмехаются, когда замечают, как мы рука об руку входим в магазин. И подобные Амаури тоже решили, что он свихнулся – связался с образованной, самостоятельной женщиной.

– Я люблю тебя, – пробормотала я. Амаури потянулся и поцеловал меня в веко.

– Я тоже тебя люблю.

– Не ходи сегодня в школу. Оставайся со мной. Поиграем.

– Было бы здорово. Но извини, не могу. – Он вылез из-под одеяла, и я уставилась на его соблазнительную спину – Амаури был крепок, развит, силен.

– Пойду в ванную, – объявил он по-английски. – Давай со мной, Mami.

– Поваляюсь еще несколько минут, – сонно ответила я. – Хочу спать.

– О'кей, – согласился Амаури.

Наверху полилась вода, и я утонула в счастье.

Я не собиралась влюбляться в торговца наркотиками Амаури Пиментела. Так вышло сгоряча, потому что я рассталась со своим техасским головастиком-ковбоем. И внезапно поняла, что таращусь на моргающий зеленый курсор компьютера, не в силах вымучить из себя ни одного нормального предложения, ибо в голове был сплошной Амаури. А потом ко мне подвалил Иован со своими болтающимися кудряшками, и я не проявила к нему интереса. Меня не интересовал ни он, ни Эд и никто другой.

Я постоянно видела, как трогательно Амаури складывает одежду своими огрубевшими руками, видела круглый шрам на его плече от пули из проезжавшей машины, видела, как он плачет, когда слушает грустную песню. Как снимает с шеи разноцветные четки и зажимает в кулаке, словно увядший, поникший цветок. Как крестится ими и целует, склоняясь в молитве, когда просит удачи и безопасности на улице. Или здоровья и благополучия любимой матери. Que Dioslabendiga, говорит он. Благослови ее Господь.

Амаури неизменно поражает меня. Считает в уме так, как я не умею даже на бумаге. В нем больше здравого смысла, чем когда-либо было во мне, и он не стесняется сказать, если я поступаю нелогично. Амаури читает, когда я смотрю телевизор, и говорит, что жизнь слишком коротка, чтобы пялиться в «дурацкий ящик». Теперь я хочу только одного – быстрее забить свою колонку и бежать домой, потому что через несколько часов в дверь позвонит Амаури и приоткроет передо мной самую красивую и вызывающую загадку мира. Мне нравится, как он двигается в постели, нравится сила его рук и бесстрашие экспериментов. Ему никогда не кажется, что я дурно пахну, даже если так оно и есть. Его не волнует, что я не побрилась. И он не считает меня толстой.

Я все еще по нескольку раз в день звоню Эду и вешаю трубку. А он звонит мне и говорит, что у него определитель и, если я не перестану его доставать, он заблокирует на своем аппарате мой номер, тогда я больше не дозвонюсь ему. Я отнюдь не горжусь своим поведением, но так ненавижу этого человека, что готова задушить голыми руками.

Амаури вернулся из ванной и надел боксеры, свободные джинсы, майку, поверх нее рубашку с пуговицами до пояса, четки, ботинки и солнечные очки. Надушился. Мужской аромат. Хлопнул меня по плечу, вырывая из дремы.

– Ну, я пошел. – Поцеловал в щеку. Я прижалась к нему и привычно пощипала губами его шею.

– Вернешься?

– Сразу после занятий. Что-нибудь купить?

– Овсяную муку. – Я много ела, но впервые, испытывая счастье в любви, не прибавляла в весе. Амаури посоветовал питаться чаще, но малыми порциями и пить больше воды. А если я забывала, сразу напоминал – подавал стакан воды и тост. Кто бы мог подумать?

Амаури занимается английским как вторым языком и испанской литературой в Муниципальном колледже Роксбери. Sucias не верят. Он умный. Но они не способны этого понять.

Формально Амаури живет неподалеку от меня с сестрой на Джамайка-плейн, но фактически на стороне Франклин-Парк-Сайд на Вашингтон-стрит.

Сестра обитает в задрипанном райончике по соседству, где все трехэтажки точь-в-точь похожи на дом, где живет она со своими родными: покосившиеся, потрескавшиеся, унылые, как все, кто в них поселился. Деревянные крылечки облуплены и покрыты граффити. Пустые жестянки и обертки от конфет словно произрастают из черной грязи во дворе. Вокруг несколько низкорослых кустиков, но не для красоты, а чтобы прятаться, если заявятся копы искать шпану. Амаури возил меня мимо, но я еще ни с кем не познакомилась.

Для сведения: он живет не в трущобах, как полагает Уснейвис. И нету него никаких детей. «Она путает меня с Арабом, – объяснил Амаури. – Там в самом деле живет такой парень, очень похожий на меня. Меня постоянно принимают за него. Полный идиот – у меня из-за него большие проблемы. Всегда останавливают, думают, что я кому-то задолжал. А это он, а не я».

Днем Амаури забрал меня с работы и посадил в свой черный «аккорд» со свисающим с зеркала заднего вида освежителем воздуха в виде яблока.

– Мне надо заскочить к сестре, – сказал он. – Поедешь со мной?

– Конечно. – Раньше он никогда не предлагал мне познакомиться со своими родными. Я была польщена. Посмотрелась в притемненное зеркальце заднего вида и поправила все, что нужно было поправить.

Ход машины был плавным, в салоне хорошо пахло. Я не знала никого, кто бы лучше Амаури заботился об автомобиле. Он обращался с ним, как с живым существом, кормил, поил, мыл, ласкал, чистил внутри портативным пылесосом, который держал в багажнике.

Автомагнитола обязательно пела какую-то песню, Амаури подтягивал, и у него катились слезы. Вот еще, скажете вы, большой доминиканский мачо не умеет плакать. Он из деревни, где мужчины считают своим правом, дарованным им Богом, одновременно окучивать четырех женщин. Не будет он сопливиться по всяким пустякам. Не угадали: Амаури другой. Он постоянно плачет.

Вот и сейчас Амаури напевал свою любимую песню, выглядел удрученным и вел машину одной рукой. Входил в повороты так эффектно, будто за ним наблюдали толпы людей. Los caminos de la vida, no son como yo pensaba, no son como imaginaba, no son como yo creia. Дороги жизни не такие, как я думала, не такие, как я воображала, не такие, как я верила.

– Я был так молод, когда приехал сюда, – говорил Амаури. – Это несправедливо. – В этот момент мы проезжали приют бездомных на Джамайка-плейн и Франклин-парк, и он покосился на парней, сидевших в убогом казенном рубище на улице за цементным столом и куривших свои сигаретки. – Ay, Dios mio! Eso, si, me da mucha vergiienza![170]– От их вида он опять так расстроился, что снова заплакал. И спросил по-испански: – Теперь понимаешь? Понимаешь, каково таким, как я? Вот каков может быть наш удел.