Читать книгу "Избранные дни - Майкл Каннингем"

— Трудно все время помнить, — сказал Саймон, — что тут все только кажется чистым. Даже и думать не хочется, чем может быть отравлено мясо зверушек, которыми мы питаемся. И о том, какие мутации идут в организме оленя, который так красиво смотрится на фоне заката.

Некоторое время они молча ехали под знойными лучами солнца. Потом Катарина произнесла:

— Саймон?

До сих пор она ни разу не называла его по имени. Он даже не был уверен, знает ли она, как его зовут.

— Что?

— Строт.

— Чуть яснее можно?

— Это.

— То есть прямо сейчас у нас полно строта?

— Да.

Она сидела, как всегда невозмутимая, как фигурка на садовой лужайке, со сложенными на коленях руками.

— Мы, судя по всему, заболели, поплавав в загрязненной воде. От нас разит радиоактивными сурками. Мы совершенно не представляем, что с нами будет дальше. Это ты имеешь в виду под стротом?

— Мы имеем.

По его схемам пробежало негромкое потрескивание, мгновенный шум электрического разряда.

— Я просто ощупываю пальцами, шевелюсь и сжимаю — и счастлив. Прикоснуться своим телом к другому — такая безмерная радость, какую еле может вместить мое сердце.

— Да.

Саймон сказал:

— Через несколько часов мы будем в Денвере. Ты хотя бы пыталась представить себе, что ты там будешь делать?

— Делать?

— Смотри: мы оказались на месте. Я разузнаю, что означает дата двадцать первое июня, если она вообще что-то означает. Люк, насколько я его знаю, в первые же десять минут что-нибудь учудит. А тебе, по-твоему, что там делать?

— Умереть в Денвере, — ответила она.

— Это я уже слышал. Когда говоришь об этом, что именно ты имеешь в виду?

— Умереть в Денвере.

— Вынужден признаться, смысла твоих слов я не улавливаю. Дело, наверно, в обычном недопонимании между землянами и надианами. Не могла бы ты сформулировать свою мысль немного конкретнее?

В ответ молчание. И тихая песня.

— Ну ладно, — сказал Саймон. — Вопросов больше нет. Ты намерена умереть в Денвере. Не выйдет — всегда можешь попробовать устроиться официанткой.

Но она уже была далеко. Погрузилась в то укрытое за ящеричьими глазами ничто, которое она, видимо, называло своим домом.

Денвер показался перед самым вечером. Сначала в виде серебристого отсвета у горизонта, потом — абрисом серебристых шпилей и башен и, наконец, нагромождением зданий под ослепительно-белым летним солнцем.

Катарина сказала:

— Люк хочет увидеть. Я разбужу.

— Может, пусть поспит?

— Я пойду. Я посмотрю.

Саймон остановил «виннебаго». Она вылезла из кабины и скоро вернулась вместе с Люком. У того по-прежнему был лихорадочный румянец на щеках и нездоровый блеск воспаленных глаз.

Тем не менее он радостно уселся между Саймоном и Катариной и сказал:

— А вот и он.

— Он, он, — отозвался Саймон.

— Что-то не так? — спросил Люк.

— Да нет. А что может быть не так?

— Я просто спросил.

— Тебе лучше полежать, — сказал Саймон. — Ты все еще болен.

— Мне уже лучше, — сказал Люк. — Подхватил какую-то ерундовую заразу в озере. Или, может, едой траванулся. Короче, со мной все в порядке.

— Не в порядке. Катарина напрасно тебя разбудила.

Саймон заметил, что мальчик и Катарина обменялись понимающими взглядами. Похоже, они считали, что им обоим нечто о нем известно. И с каких это пор? Но он промолчал. И повел «виннебаго» дальше.

Когда они въехали в Денвер, оказалось, что его широкие проспекты полны людей и надиан. Все они куда-то спешили, чего-то хотели. Переходили улицы и шагали по тротуарам, вдоль витрин крошечных заведений, выкроенных из бывших магазинов и кафе. Над головами возвышались брошенные небоскребы с треснутыми или выбитыми стеклами. Часть горожан передвигалась пешком, часть ездила на ховерподах, по большей части старых и битых. Кое-кто оседлал лошадей.

— Здесь лошади берут реванш. Они надежнее ховерподов. И проходят там, где ховерпод не пройдет, — сказал Люк.

Они медленно прокладывали себе путь в плотном уличном движении. Люк показал пальцем на здание, в котором, судя по выцветшей позолоченной вывеске, когда-то располагался магазин «Банана Рипаблик», — теперь его делили между собой салун, парикмахерская и галантерейная лавка. У входа в здание несколько надиан грузили на запряженную лошадью повозку мешки с какими-то семенами.

Время от времени Саймон высовывался из окна и справлялся у водителей оказавшихся рядом ховерподов, не слышали ли они про Эмори Лоуэлла. В ответ те лишь пожимали плечами и недоуменно смотрели на него.

Люк сказал:

— Поезжай прямо. Если Гайя на месте, спросим у нее.

— Гайя?

— Так, местная достопримечательность. Она дружила с моей матерью. Ее точка там, впереди, подальше.

Вскоре они приблизились к тощей пожилой женщине, которая, стоя на углу, беспрерывно что-то говорила и предлагала прохожим какую-то маленькую белую миску.

Люк сказал:

— Вот она. Останови.

Саймон резко, насколько позволяло движение, свернул к бордюру. Люк перегнулся через колени Катарины и высунулся наружу.

— Привет, Гайя, — сказал он.

Женщина прервала свои заклинания и с робким неудовольствием взглянула на Люка. По всей видимости, она мало приятного ожидала от того, что кто-то ее окликнул. На ней был синтетический спортивный костюм и ветхая шляпка из леопарда. Завитки жестких черных волос выбивались из-под шляпки знаками препинания неведомого языка.

— Я Блитцен, — сказал Люк.

Гайя недоверчиво приблизилась к «виннебаго» и прищурилась, как будто от Люка исходил нестерпимой яркости свет.

— Ты подрос, — сказала она.

— Так времени-то прошло… Ты знаешь Эмори Лоуэлла?

— Я слыхала это имя, да, слыхала.

— Знаешь, где он живет?

— Где-то здесь поблизости.

— А что ты продаешь?

Гайя со значением посмотрела на миску.

— Это, Блитцен, — сказала она, — музейная вещь. У меня она оказалась лишь чудом, и, если бы не счета от докторов, мне бы никогда и в голову не пришло…

— Сколько стоит? — спросил Люк.

— Я прошу за нее двадцать иен, что само по себе смешная цена, но поскольку мы с тобой…

— Дай ей двадцать иен, — велел Люк Саймону.