Читать книгу "Он не хотел предавать - Феликс Меркулов"

— Гольцов, ты случайно в живописи импрессионистов не разбираешься? Не ходил в детстве в детскую художественную школу?

— Нет. Я на барабане играю. Вы же знаете.

— Точно, — вспомнил Полонский. — Но барабанов у нас нет, зато есть импрессионист. «Охотник с собакой». Выучишь наизусть экспертный отчет — и вперед.

Кашлянув, Георгий попросил генерал-майора изложить идею чуть подробнее.

Полонский изложил следующее: в конце прошлого года московский ГУБОП сделал находку, которая потрясла видавших виды искусствоведов. В подвале на подмосковной даче одного из главарей банды, «специализировавшейся» на культурных ценностях, в хорошо оборудованном тайнике среди прочего добра обнаружилась работа французского импрессиониста Огюста Шабо «Охотник с собакой в Камарге», написанная не то в 1908, не то в 1909 году. По каталогам картина числилась в коллекции парижского Музея д'Орсе. Поначалу искусствоведы сочли «Охотника» мастерски выполненной копией. Но эксперты Эрмитажа установили: подлинник. Ситуация между тем сложилась странная: Музей д'Орсе не предавал огласке факт пропажи картины и, следовательно, не претендовал на ее возвращение. С другой стороны, присовокупить бесхозного импрессиониста к коллекции Пушкинского музея рука не поднималась: все-таки краденое… Пока наверху искали подходящее решение, «Охотник с собакой» почивал в хранилище.

Генерал-майор Полонский выложил идею: творение Огюста Шабо по линии Интерпола следовало вернуть Франции.

— …Ты меня понимаешь, Георгий? Провернуть это дело надо тихо, изящно и в то же время с помпой. Избежать грубого скандала, но сделать изящную сенсацию. И главное, чтобы во всех газетах, хоть одной строкой: народу Франции вернул картину старший лейтенант Российского бюро Интерпола Юрий Малышев. И фотографию Малышева в какой-нибудь популярной французской газете на первой полосе. Улавливаешь мою мысль?

Георгий кивнул: улавливаю.

Поначалу идея шефа показалась ему простой, но неосуществимой, как все гениальное. За пару дней согласовать все нюансы и вывезти импрессиониста из России? Причем тихо? Да обязательно какой-нибудь баран упрется, потребует справку из Музея д'Орсе, удостоверяющую, что наш Шабо — это действительно их Шабо. Или что-нибудь еще в том же роде. Но Полонский был не только замечательным теоретиком, но и практиком. Не прошло и недели, как несбыточный план вдруг начал осуществляться.

— Под твою персональную ответственность, — предупредил генерал-майор, передавая Георгию из рук в руки увесистый опломбированный пакет. — Если, не дай бог, с ним что-нибудь случится, лучше живым не возвращайся.

— Ладно, вернусь мертвым, — пообещал Георгий, забирая пакет.

— И без дурацких шуточек! — Полонский трижды постучал по столу.

И вот опломбированный Шабо у Георгия в руках, он едет с ним в лифте, выносит из здания Главного информационного центра МВД, укладывает пакет в багажник своей видавшей виды «шестерки» и невольно ежится при мысли, что под рулонами коричневой оберточной бумаги и картона находится вещь стоимостью двести пятьдесят тысяч евро. Хотя как-то раз в приемной начальника Главного управления уголовного розыска (ГУУР) Гольцов чуть было не наступил на огромный портрет в раме, который стоил полмиллиона долларов. Портрет дожидался передачи Третьяковке, а для гууровцев, выполнявших свой долг, уже интереса не представлял.

«Здравствуйте!

Я прилегаю в Париж 11 июня и пробуду дня два или три, в зависимости от обстоятельств командировки. Если вы в самом деле хотите встретиться, скажите, где и когда. Я даже не знаю названия гостиницы, в которой остановлюсь. Во времени я буду крайне ограничен, потому что приезжаю с коллегами. Скорее всего, у нас будет всего несколько часов. Этого так мало, что я заранее боюсь не успеть сказать вам главное из того, о чем передумано за это время».

Ответное письмо Юры Малышева рождалось в муках. Это напоминало шпионскую радиоигру: «Коля пишет Оле. Оля пишет Коле». Из потока дезинформации, идущей с обеих сторон, надо суметь выудить крупицу правды. А что правда кроется в любой лжи — Георгий не сомневался.

— Не нужно разводить сопли в сахаре! — перечитывая составленный Яцеком текст, сердился он. — Это мужик пишет, понимаешь? Мужик!

Яцек парировал:

— Гольцов, ты ни хрена не разбираешься в женской психологии. Доверься профессионалу! Твою лабуду она даже читать не станет.

— Это не моя лабуда, а Малышева. Я лучше тебя Юру знал. Вычеркни сопли!

— Слушай, ты любовное письмо пишешь, а не телеграмму министру обороны. Что писать? Есть, так точно, докладываю? — злился Яцек.

В день, когда Любовь Кричевская получила по электронной почте это письмо, старший лейтенант Юрий Малышев прибыл в Париж. Вместе с ним в аэропорт Орли из Москвы прилетел внештатный сотрудник польской «Газеты Выборчей» Яцек Михальский. Двое не знакомых между собой попутчиков в аэропорту сразу же разделились: внештатник-журналист, закинув на плечо видавшую виды спортивную сумку, отправился на станцию скоростного метро, которое доставило его из Орли на линию «С» парижского метро: Малышев уехал на такси.

Прибыв в гостиницу, Гольцов спросил у регистратора ключ от заранее зарезервированного двухместного номера и попросил разрешения оставить в сейфе гостиницы ценный сверток. Войдя в номер, он первым делом извлек из дорожной сумки ноутбук и проверил электронную почту Юры. Его ожидало письмо от Кричевской.

«Милый Юра, ваше письмо меня убило. Несколько часов? Всего несколько часов? Нет, это невозможно. Мне так много нужно вам сказать! Я думала, мы с вами проведем вместе хотя бы неделю. Я так долго мечтала о нашей встрече, так ее ждала, что сейчас чувствую себя обманутой. Не вами, нет! Вы — самый благородный человек, кого я знаю. Неужели вы не можете подарить мне хотя бы один день? Я заслуживаю того, чтобы вы пожертвовали одним днем, только одним днем! Я расплакалась, читая ваше письмо. Не надо меня мучить наспех сказанными словами и скомканными рукопожатиями где-то в ресторане на виду у всех… Правильнее не встречаться совсем. Так будет лучше для нас обоих. Простите меня. Л.».

Яцек приехал в гостиницу с разницей во времени полтора часа, где был, не рассказывал, зато успел прихватить по дороге воды и бутербродов. Теперь он ходил по комнате, на ходу жевал сандвич с салатом и ворчал:

— Ну молодец! Настоял на своем, показал железные принципы. Я говорил тебе, что не надо перегибать палку? Сейчас она плюнет на твоего Малышева, махнет хвостом и укатит в Южную Африку на Лимпопо. Все-таки зря я тебя слушал.

— Она торгуется, — ответил Георгий. — Это такой тип баб. Если Малышев сразу на все согласится, она начнет водить его за нос, по сто раз менять место встречи…

— Ладно, не буду вмешиваться, — самоустранился Яцек. — Мне пора идти, рыхлить почву для сенсации. Только имей в виду, нормальный человек, получив такое письмо от Кричевской, если он любит ее, — сразу должен написать ответ. Могу поспорить, она сейчас сидит и ждет. Смотрит на часы, — в лицах изобразил Яцек. — Смотрит на облака. Вздыхает… И наверняка загадала какую-нибудь глупость: вот, когда это облачко, похожее на слоника, переместится за линию горизонта, а он до той поры не пришлет ответ, — значит, он меня не любит и мне пора его забыть. И все! — Яцек махнул руками, как отрезал. — Никаких разумных доводов! Она уже себя накрутила. Хоть бы ты пришел к ней с папой римским в качестве свидетеля, что ты в это время в коме лежал, — бесполезно! Женщине ничего не докажешь.