Читать книгу "Спасатель. Серые волки - Андрей Воронин"

Отец Михаил помолчал, задумчиво поглаживая ладонью густую, окладистую, черную с проседью бороду. Потом быстро обернулся, словно проверяя, не исчез ли куда-нибудь микроавтобус с драгоценным грузом, умиротворенно вздохнул и сказал:

– У меня к вам всего один вопрос, господин Иванов. Или уместнее называть вас настоящим именем: Андрей Юрьевич?

– Простите?.. – растерянно выдавил Андрей, чувствуя себя так, словно средь бела дня его вдруг хлопнули по голове пыльным мешком.

– Лгать вы не умеете, господин Липский, – сказал настоятель. – Это вам, конечно, плюс. А вот то, что считаете нас мракобесами и неандертальцами, живущими вдалеке от мира и знать не знающими, что такое Интернет, – это, Андрей Юрьевич, минус, причем жирный.

– Да никем я вас не считаю! – с горечью возразил Андрей, обескураженный не столько провалом своей легенды, сколько нелепой оплошностью, ставшей его причиной. – Просто за всеми этими делами из головы вон, что в Сети есть блог, а в блоге – моя фотография. Хотите – верьте, хотите – нет, забыл, и точка! Как отрезало.

– Божий промысел, – вскользь заметил отец Михаил.

– Или наоборот, – буркнул Липский. – Вы что-то хотели спросить?

– Хотел, – кивнул головой настоятель. – С каких это пор вас, вольного стрелка, известного своим свободомыслием, повело прислуживать власть имущим? Особенно таким, как Беглов? Только не лгите – все равно, как я уже говорил, получается это у вас из рук вон плохо.

– Не вы один это говорили, – вздохнул Липский. – Беда, отец Михаил! Своим вопросом вы загнали нашу беседу в глухой тупик. Лгать бесполезно, а правды я вам пока что не скажу даже под пыткой.

– И как быть? – с прищуром глядя на него, спросил настоятель.

– Да как знаете, – пожал плечами Андрей. – Для начала просто позовите своих людей. Нужно разгрузить и отпустить машины, за простой тоже приходится платить, и недешево. А как быть дальше, решайте сами. Можете вообще ничего никому не говорить…

– Так не получится, – заметил настоятель.

Он махнул рукой кому-то невидимому, и тяжелые створки монастырских ворот, как по щучьему веленью начали расходиться в стороны. Андрей кивнул водителю (который без галстука), тот прыгнул в кабину, запустил мотор, и микроавтобус, беспорядочно хлопая створками открытой задней двери, осторожно вполз в ворота. Ворота закрылись; водитель в галстуке, укрывшись от взгляда отца-настоятеля в салоне своего «мерседеса», снова закурил, выдувая дым в узкую щель между слегка приспущенным стеклом и верхним краем дверной рамы.

– Ясно, что не получится, – согласился Андрей. – Ну, скажите, что эти ящики вам подкинули – просто оставили ночью у ворот, и все.

– И что будет?

– У вас все будет в полном порядке, – заверил Андрей.

– А у вас?

– A y меня все станет чуточку сложнее, но вас это уже никоим образом не касается.

Отец Михаил снова помолчал, разглаживая бороду.

– А если я обнародую заведомую ложь, которую только что от вас услышал?

– Тогда вы очень мне поможете. Не знаю, пойдет ли эта помощь на пользу или во вред, но без нее мне, признаться, придется туго. Возможно, очень туго.

– Вот сейчас вы не лжете, – сказал настоятель. – И с учетом того, что вы уже сделали, я, пожалуй, готов пойти на маленькую ложь во спасение. А знаете, что пришло мне в голову? Возможно, мое мнение ошибочно, но, слушая вас, я почему-то вдруг вспомнил стихи Корнея Чуковского…

– Вы? – изумился Липский. – Чуковского?!

– А по-вашему, монах – не человек и никогда не был ребенком? Именно Чуковского. Конкретно – «Тараканище».

– Эпохальное произведение, – хмыкнул Липский. – «Приносите ко мне, звери, ваших детушек, я сегодня их за ужином скушаю!» – зловещим голосом театрального злодея с подвыванием продекламировал он. – Стивен Кинг нервно курит.

– Мне вспомнилось другое место, – сказал отец-настоятель. Кто такой Стивен Кинг, он не спросил, и Андрею захотелось укоризненно погрозить ему пальцем: «Ай-ай-ай, отче, как не стыдно! Духовное лицо, а Стивена Кинга втихаря почитываете… Нехорошо!» Впрочем, вполне возможно, отец Михаил никогда даже не держал в руках романы «короля ужасов», а просто знал противника – если не в лицо, то хотя бы по имени. – В самом начале, где Корней Иванович описывает произведенный появлением Таракана эффект. Помните? «Волки от испуга скушали друг друга»…

– Гм, – неопределенно промычал Андрей. Разговор о детской литературе неожиданно принял далеко не невинный и весьма нежелательный оборот. Мало-помалу он начинал чувствовать себя в компании отца Михаила до крайности неуютно: проницательность этого бородача в запыленном понизу, увешанном парашютиками семян одуванчика подряснике заставляла усомниться в собственных умственных способностях, которые Андрей до этой минуты считал если не блестящими, то, как минимум, недурными.

– Схема не идеальная, – сообщил между тем отец Михаил, – надежностью тоже не блещет. Но это, по крайней мере, лучше, чем другая цитата из того же автора: «Подлетает к пауку, саблю вынимает и ему на всем скаку голову срубает…»

– «Муха-цокотуха», – сказал Андрей. – К этому пауку, пожалуй, подлетишь! Как подлетишь, так и отлетишь – целехонький, только немножечко мертвый.

– О том и речь, – кивнул настоятель. – Много их?

– Всего трое, – ответил Андрей, неожиданно для себя осознав, что уже напропалую выбалтывает то, о чем собирался молчать, как партизан на допросе в гестапо. Ай да отец-настоятель! – И все примерно одного калибра – такие, что на кривой козе не объедешь. Поэтому хочется сделать все в ритме вальса, на раз-два-три. И по возможности не принимая непосредственного участия в танцах.

– А вы…

– Не воин веры, – сказал Андрей. – Не Пересвет и не какой-нибудь там рыцарь-храмовник. Просто у меня с ними личные счеты. Плюс обещание, данное умирающему, у которого тоже были с ними счеты. Всего-навсего. Увы, но это так. Эти трое слишком многих убили, чтобы… В общем, что я вам объясняю! Вы не на необитаемом острове живете и знаете, конечно, что у российской Фемиды есть дурная привычка подглядывать из-под повязки и на основании увиденного решать, кого карать, а кого миловать.

Отец-настоятель задумался, привычно теребя бороду. Андрей тоже задумался – не о душе и даже не о своих не шибко веселых делах, а о том, до чего нелепа имеющая место быть ситуация: он, отъявленный безбожник, скептик и записной нигилист, до сего дня обходивший церковь десятой дорогой, стоит у монастырских ворот и наперебой с настоятелем святой обители декламирует стихи Корнея Чуковского, имея при этом в виду кое-что весьма далекое от детских сказок.

– Ладно, – сказал наконец отец Михаил, – зачтем это как исповедь. Грех, конечно, но братья как-нибудь отмолят. Ступай с миром, сын мой, отпускаю тебе твои прегрешения.

– Вот так штука, – слегка опешил Липский. – Не думал – не гадал… Так, может, индульгенцию выпишете?