Читать книгу "Миры под лезвием секиры - Николай Чадович"

К счастью, козлы и козы уже одолели перевал и сейчас, белыми пушинками рассеявшись по кручам, уничтожали все виды растительности подряд.

На выезде из ущелья Толгай развернулся и глубокомысленно заметил:

— Козел такой дурной — понятно. Человек такой дурной — непонятно.

— В общем, так, — сказал одноглазый, спрыгнув на землю. — Дали вы, конечно, копоти… Я этих головорезов постараюсь угомонить, но чтобы вашего духа здесь и в помине не было… И так все наперекос идет, а тут еще вас нелегкая принесла…

— Что мы, интересно, такого плохого сделали? — возмутился Смыков. — Нет, вы скажите — что? Привет Сквоталу Лютому передали. Деньгами людей одарили, вином, рыбой деликатесной.

— Так вы, значит, еще и Сквотала припомнили? — понимающе кивнул одноглазый. — А клану Орла, случайно, не пожелали удачи на войне и охоте?

— Конечно, пожелали, — подтвердил Смыков. — Уж это как водится. Я местный этикет хорошо знаю.

— Этикет вы, может, и знаете… А того, что вашему Сквоталу еще три дня назад рыбку заделали, узнать не удосужились?

— Какую рыбку? — удивился Смыков.

— Самую обыкновенную, — одноглазый сплюнул в сторону. — А говорили, этикет знаете… Клан Орла из пленников птичек делает, а клан Форели — рыбок. Засовывают тебе в задний проход специальный крюк и вытаскивают весь кишечник наружу. Можете мне не верить, но некоторое сходство с рыбьим хвостом имеется.

— Вы хотите сказать… что перевалом сейчас владеет не клан Орла, а клан Форели? — дошло наконец до Смыкова.

— А вы не поняли сразу? Те, которые за Орла, ромбиками разрисованы, а те, которые за Форель, — кружочками. Они к рыбе, хоть сырой, хоть жареной, и пальцем не притронутся. Птица всякая или там омлет — другое дело.

Зяблик не преминул поддеть Смыкова:

— Мы с Левкой козу с собакой спутали, да и то в темноте, а ты рыбу за птицу принял. Это уж, научно говоря, маразм.

Раздосадованный Смыков на это замечание никак не отреагировал, а продолжал наседать на одноглазого:

— Хорошо. А как нам теперь быть?

— Езжайте туда, откуда приехали, да побыстрее.

— А договориться с этими дикарями никак нельзя?

— Как вы, чудаки, с ними договоритесь после такого. Это же смертельное оскорбление… И не думайте даже… На части разорвут…

— Разжиться бы десятком гранат, — мечтательно произнес Зяблик. — Тогда прорвались бы.

— Вы мне такие намеки не делайте, — нахмурился одноглазый. — Я лицо нейтральное… По статусу… Мне здесь еще жить да жить… Я вам даже спичку не дам…

— А если переждать? — не отставал от него Смыков. — Вдруг все само собой уладится?

— Тут и через сто лет ничего не уладится. Не такой народ… А вот хозяин у перевала поменяться может. Ходит слух, что клан Змеи на него зарится. Вот с этими и договаривайтесь. Они и рыбу, и птицу лопают.

— А из пленников змею делают? — догадалась Верка.

— Запросто. Руки-ноги долой, вот и змея.

— Скоро этот переворот намечается? — поинтересовался Смыков.

— Дней через двадцать, не раньше…

— Нет, это нам не подходит! — заявил Смыков таким тоном, словно торговался на рынке.

— Как хотите, — одноглазый пожал плечами. — Помочь вам не имею возможности… Если только советом…

— Совет задаром?

— За пару рыбок.

— Ну?

— Говорят, в те края, куда вы нацелились, через Хохму пробраться можно.

— На машине? — подозрительно прищурился Смыков.

— Зачем на машине… На местной тягловой силе… Машину бросить придется… А другого пути все равно нет… Или ждите, когда здесь Змея верх возьмет. Их вояки спиралями разрисованы, не спутайте.

— Через Хохму… — задумчиво повторил Смыков. — Это как раньше говорили — из Ростова в Одессу через Северный полюс.

— Ладно, пора прощаться, — заторопился одноглазый. — Не надо, чтобы нас лишний раз вместе видели.

Действительно, из глубины ущелья уже доносилось улюлюканье приближающихся горцев.

— Как я посмотрю, братец вы мой, несладко вам здесь живется.

— Ничего, привык… — ответил одноглазый сдержанно.

— За себя не опасаетесь?

— Нет, меня не тронут. Я им всем почти родня.

— Каким же образом?

— Двенадцать жен имею, — скромно признался одноглазый. — Из каждого клана по штуке… Вот и выходит… одни свояки кругом…

Дорогу из Трехградья в Хохму не знал ни Смыков ни Зяблик. Пришлось полагаться на очень приблизительную карту, нарисованную Цыпфом по памяти, да на подсказки редких путников.

Огромное пространство, с трех сторон ограниченное рубежами Кастилии, Хохмы и Отчины, а с четвертой — Замковыми горами, было почти не заселено, и о нем ходила самая дурная слава.

Плодородные пашни родили здесь все, что угодно, но только не то, что на них сеяли. Скот, хоть однажды пасшийся на этих тучных лугах, через два-три поколения вырождался в нежизнеспособных уродов. Переселенцами, как правило, овладевали гнусные пороки, включая содомию, кровосмешение и людоедство. В заброшенных городах тлела какая-то своя, скрытая от чужих глаз загадочная жизнь. На великолепных, неизвестно кем построенных дорогах попадались иногда такие путники, что истории об Агасфере, Диком Охотнике или пророке Илии начинали казаться реальностью.

Даже аггелы чурались этого края, где законы природы как бы утратили свою незыблемость и были словно мартовский лед — с виду монолит, а в любом месте может подкарауливать скрытая от глаз трещина. Здесь скитались только охотники за всякими диковинками, давно махнувшие рукой на свою жизнь, да торговцы, ради выгоды способные даже на подвиг самопожертвования.

В конце концов ватаге повезло — забубенный бродяга неопределенной национальности, уже не раз водивший караваны из Кастилии в Хохму за бегемотовым мясом, стоившим там раз в пять дешевле, чем в Лимпопо, нарисовал им довольно сносную схему пути с указанием всех ориентиров.

С тех пор, как они отправились на поиски Эдема, пошли уже вторые сутки, и Зяблику вновь стало худо. Сначала он еще крепился, скрипел зубами и мелкими глотками тянул вино, но потом впал в такой буйный бред, что его пришлось вязать полотенцами. Лилечка тихо плакала, а Верка, израсходовавшая почти все медикаменты, кусала побелевшие губы.

Драндулет мчал, почти не сбавляя скорости, а короткие остановки делались лишь для того, чтобы запастись дровами. Миновав последний ориентир, носивший название «Каменная ступа», Толгай сбился с пути среди голых, совершенно одинаковых на вид увалов, и Хохма открылась перед ними несколько позже, чем ожидалось.