Читать книгу "Занавески - Михаил Алексеевич Ворфоломеев"

Я понимаю… (Уходит в дальний угол.)

Г о л о с к о в. Ну цирк! А? Во дают!

С т о й л о в. А что дают? Все нормально. Жизнь. Так ты что, в Америку, значит? Зачем же едешь? Там другая власть.

С о м о в. Мне бы только не твоя!

С т о й л о в. Вот оно как… Ты понял, Голосков, что получается? Обокрал свой народ, плюнул ему в душу!

С о м о в. Закуси лучше, мурло!

Г о л о с к о в. Махнуть ему пару раз?

С т о й л о в. Зачем? Он уже сам себя махнул! Пусть ему в Америке негры махнут по ушам!

Г о л о с к о в. Негры — молодцы! Они таких не любят!

С т о й л о в. Да я их тоже не люблю.

Г о л о с к о в. А кто же их любит?

С т о й л о в. Пойдем подышим.

Голосков и Стойлов уходят. К Сомову подходит Анна.

А н н а. Так вы писатель?

С о м о в. Что?

А н н а. Я говорю, писатель вы, да?

С о м о в. Да, писатель…

А н н а. Войдите в наше положение! Я чего боюсь… Помру, а Колю… Сами знаете, куда Колю! А там люди злые работают. Со мной года три жил мужик… Харчев, работал санитаром в этом доме. Так ведь лютый был мужик! Сто тридцать восемь кило весил. Пиво пил прям ящиками! Меня возьмет да по лбу кулаком. И вроде не сильно, а я как пьяная весь вечер хожу. Как маленько пройдет, он опять добавит! Так он как выпьет, так рассказывает про своих… он их «клиентами» называл. Молодых-то они насилуют! И бьют… Помогите в нашем положении! Похлопочите!

С о м о в. Вам нужно нанять адвоката, подать в суд. Все. (Закуривает, идет к выходу.) Катюша, я пойду поищу их…

К о л я (матери). Не смей просить! Я же тебе говорил, не смей! Не спасут нас люди! Не понимаешь, да?!

А н н а. Не понимаю… (Плачет.)

К о л я. Мама, мама! Что же мне делать… Нехорошо это…

Н а к а т о в. Ваня, тебе орден дали?

И в а н. Орден дали…

Н а к а т о в. Ну и то славно! А мне и медали не присудили. Наградам не подлежу. Карахтер легкий! После войны приезжаю в свой райцентр, гляжу, у церкви солдатики калеченые навроде меня, с кружками… милостыню просят… Эх, думаю, победителев-то как примают! Сколь деньжонок было, пропил я их с этими соратниками да и уехал в свою деревню. До войны пастухом и после остался. Тем, видно, и уберегся.

К а т я. Коля, можно вас на минутку?

Коля подходит, садится.

Коля, все можно выдержать?

К о л я. Все, если есть за что.

К а т я. Я вот только сейчас стала догадываться, что жизнь это совсем не то… Она совсем другая. Только что я была дочь писателя Сомова, модного, известного… Я поступила в театральный как дочь Сомова! А мой отец алкоголик Шишигин… Вы знаете, Коля, у меня жизнь из-под ног ускользает! Ведь и у мамы тоже! У мамы, кроме Сомова, кроме разговоров о Сомове, а его книгах, о том, что он, где он, ничего нет… Ну ни-че-го! А он так просто, в Америку.

И в а н. Да и пусть катится. Гады они. Мы там дохли, а они тут… Сволочи! Я бы хотел спросить твоего писателя, почему он молчал, когда нас убивали… в Америку… Ты не ерзай. Ты его отрежь, и все. Мне, когда по руке стегануло, поглядел я, вижу, все. Взял кинжал, отрезал и, когда они подошли, в них бросил… В плену гангрена… Мне кисть отстегнуло, а в плену мне ее по кусочкам дорезали. До плеча доехали и сдали меня нашим.

Поднимается Усольцева.

У с о л ь ц е в а. Все едем?

С и м а. Едем, бабушка.

У с о л ь ц е в а. А куда едем?

С и м а. А куда надо?!

У с о л ь ц е в а. Есть ли такой город, Борисово-Глебовский? Должно быть, от святых, убиенных Бориса и Глеба, прозвание?

С и м а (к Кате). Вы не слышали?

К а т я. Нет…

К о л я. Про Бориса и Глеба я знаю. Знаю, что и город такой есть, но где он…

У с о л ь ц е в а. Так попасть у него надо. Третью неделю в дороге, а никак не наскочу на город-то этот.

Н а к а т о в. А на что он тебе?

У с о л ь ц е в а. Так там у меня живет навроде как племянница! Тоней зовут. Полная такая! Не слыхал?

Н а к а т о в. Не слыхал. А хвамилия?

У с о л ь ц е в а. Вот и не знаю. Она у меня году в пятьдесят четвертом гостила.

Н а к а т о в. Да ты откуль, старуня? Тебя звать-то как?

У с о л ь ц е в а (поправив платок, села). Усольцева я, Марфа Игнатьевна. С деревни Верхняя Тужилиха. У нас три Тужилихи. Верхняя — это которая моя. Есть середняя, а подле — так нижняя. И все Тужилихи.

Н а к а т о в. Тужили много, что ли?

У с о л ь ц е в а. Должно, так. Земля окаянная! Зола, милый, а не земля!

Д а ш а. Сколько же вам лет, бабушка?

У с о л ь ц е в а. Сейчас не знаю. Раньше много было. После бросила считать. Я ведь, милая, однако, весен десять одна прожила в Тужилихе!

Возвращаются  С т о й л о в  и  Г о л о с к о в.

Деревенька-то наша давно захирела! Да и то… Тута не знаешь, как будешь, нет ли, живой? Ой, господи, господи!

Н а к а т о в. Ребятишки есть али нету?

У с о л ь ц е в а. Были. Теперь нету. Мужика мово, как с плену шел, прятала года два. Все одно выловили. Свезли на Воркуту, где-то у шахте и остался! Мало что на немцев батрачил, так и доконали. Свои-то, они еще хужей немцев! Как Ефима-то нашли, прикладами, прикладами! После Санек, мой старший, спился! В кине работал. Без поллитры день не начинал. Середнего в армию забрали, а уж вернули, считай, мертвого… Кровь ему заразили… Опять похороны. Младшая, она у меня как раз перед войной родилась. Я и сама немолода была…