Читать книгу "Redrum 2017 - Евгений Олегович Шиков"

спрашивал, укачивая на руках каждый изъятый орган.

Но трупы молчали.

А Валера не расстраивался, и зла них не держал. Только продолжал аккуратно выполнять свою работу, ожидая, что однажды и он, наконец-то, заразится смертью. Как неосторожный хирург может подцепить инфекцию, так и Валерий примет смерть в себя и поймёт всё окончательно.

Валера сделал первый разрез.

Под скальпелем разошлась плоть. Не влажно и аккуратно, со смаком, как то происходит на операционном столе, когда врачи ещё на что-то надеются, а по-особенному. Как будто распороли старую серую половую тряпку. Тело мертвеца раскрылось нехотя; его не жизнь распирает, а сила тяжести оттягивает мясистые края.

Валера спросил брюшину и спросил укрытую синеватой, как целлофановой, плёнкой грудину: «Смерть есть?»

И взялся за пилу.

Пусть он и получил медицинское образование, но искра мистики продолжала гореть в беспросветной тьме его знаний. Её порождало сомнение. Очень простое, человеческое. Неужели мы уходим — и с концами? Такая прорва мыслей, чувств, страхов и неуверенности. И всё — на корм червям?

Он отделял внутренние органы, осматривал, взвешивал и снова углублялся в разверстое чрево. На прозекторский стол натекла медленная ленивая кровь мертвеца.

Валерий пытался понять, где, в каком уголочке, в какой пустоте или, наоборот, прижизненной мозоли, сохранялась частичка того… Того… Он каждый раз волновался, даже думая об этом слове.

Душа.

Он выбрал кишечник толстый и тонкий, промыл его гибкие трубы холодной водой, и осмотрел на предмет язвы или других повреждений.

Древние греки полагали, что душа человека в сердце.

Мы сегодня предпочитаем ассоциировать себя с сознанием, с мыслью, с разумом. То есть со склизким серым полуторакилограммовым грецким орехом, что теснится в черепе.

Валерий часто думал о мироощущении, которое должны формировать такие убеждения. И если подумать о себе повседневном, то представляешь своё «Я» парящим в полутора метрах над землей. А как думали о себе греки? Не парил ли их внутренний взор на уровне груди?

Так, мысль за мыслью, Валерий спокойно и неторопливо перетёк к трепанации. Работа успокаивала его. Дарила ощущение насыщенности, ведь он не прекращал поисков. И в то же время руки были надёжно заняты. Он провёл скальпелем от уха до уха через макушку: точно, быстро и уверенно, как инженер чертит линию на строительном плане. Нырнул пальцами под кожный край и вывернул скальп на лицо.

На глаза Петровича опустилась плотная вуаль. Взвизгнула электропила и в воздухе, напоённом резкими химическими запахами и холодом, запахло жжёной костью.

Мозг был извлечён и теперь лежал рядом с опустевшей скорлупой. Весь покрытый паутинкой синих сосудов. Но ведь не здесь, не в этой мозолистой массе?..

Валерий продолжал задаваться вопросами и надеялся, что однажды найдёт ответ. А может, соберёт головоломку из разрозненных кусочков, таких разных, таких непохожих друг на друга и плохо подходящих один к одному. Он внимательно посмотрел на труп. Все они похожи. Уже не люди, а человеческие оболочки, будто спущенные воздушные шарики. И всё же, в каждом, где-то, неизвестно где, заключена жемчужина с ответами.

Перед ним на эмалированном столе с чёрными оспинками, где покрытие скололось, лежал мужчина. На вид за пятьдесят. Поседевшие виски, жёсткая щетина, которая после смерти пробилась сильнее. Валерий завернул обратно с лица кожаный край и заглянул в глаза, полуприкрытые расслабленными веками.

Что-то было в этом взгляде. Болотный огонёк, светлячок, горящий со дна бездны. Свет такой слабый… Чтобы различить его, нужны не зоркие глаза, но фантазия. И тогда Валера задрожал от знакомого возбуждения.

Да. Эта одна из тех жемчужин, которые он соберёт все вместе, нанижет на нитку и сможет, перебирая как чётки, по тысяче раз за раз задаваться своими вопросами.

Он не отпускал взгляд мёртвых глаз. Дотянулся до столика с инструментами и не глядя выбрал стальной щуп и скальпель. Несколько простых и уверенных движений и вот глазной шарик лёг на ладонь патологоанатома.

«В отчёте напишу, что повредили во время перевозки. Придумаю что-нибудь», — привычно подумал Валерий.

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Петрович всё чувствовал.

Как его разрезали от кадыка до паха, как порезы появились и на плечах. Он даже представил себе этот узор — будто след от птички на снегу, у которой только два пальца спереди. Патологоанатом бесцеремонно шарил в его внутренностях.

Петровичу было не больно, но мучительно. Словно его тянули-тянули, изматывали. И как только эскулап отдирал очередной орган, наступал момент облегчения. Как больной зуб вырвали — р-раз, вспышка, отходняк и только через минуту наступала непрекращающаяся ноющая боль.

Хуже стало, когда ему на лицо положили какой-то шерстяной обрезок. Он и так мало что мог различить — с глазами что-то случилось, зрение стало мутным, словно смотришь из-под воды. Но хотя бы видел свет, яркие полосы ламп. А тут наступила тьма. И стало страшно.

Вскоре повязку сняли, но мир накрыла тень. Тень мигнула и половина зрения Петровича погрузилась во тьму. Он так и не понял что произошло.

Впрочем, все это не вызывало у Петровича удивления. Пока что жизнь после смерти была лишь продолжением, которое имело свой быт и понятные правила. Но как обстоят дела с тем, что рассказывали люди? Рай, Ад, Бог, а может, гурии или перерождение в корову? Что может с ним случиться завтра и случится ли? Неужели это конец или что-то будет после? От мыслей Петрович погружался в смертельную дремоту.

Очнулся вновь на своих похоронах.

Один глаз по-прежнему не видел, а в остальном, как истинный верующий, он различал лишь свет и тьму. Вокруг было шумно, суетливо и раздражал скрежет колченогих стульев по истёртому паркетному полу.

Людская масса бродила, раздавалась вширь разговорами полушёпотом, кряхтением и покашливанием; бессильно всхлипывала женщина.

Гроб с Петровичем поставили посреди комнаты, и смертью своей он занял всё свободное пространство. Живым оставалось тесниться по стенам. Кое-как внесли и установили на оставшемся пятачке стол, поставили водку и чем закусить. Свет люстры множился в коричневых лакированных стенках шкафов и проливался сверху на запрокинутое лицо покойника. Собравшиеся взглянули на него и, не чокаясь, выпили.

«Пока не меня», — подумал каждый.

Потянулись слова прощания, поцелуи в холодные губы, за окном просигналила белая буханка «пазика» с табличкой «Ритуал». Люди набились в прихожую, толкались, мешали друг другу, каждый искал то свой шарф, то бобровую шапку, надевали тяжёлые пальто на согнутые спины.

Петровича зарыли на кладбище за городом.

Гроб опустили в прямоугольную яму, края которой дышали октябрьской землёй, ещё помнящей бабье лето.

Петрович лежал на неуютных жёстких