Читать книгу "Развод и девичья фамилия - Татьяна Устинова"

Глаза у нее стали вдвое больше ее обычных глаз, и он потянулна себя брошенное ею покрывало.

– Не смотри, – посоветовал он, – противно. Здесь можнокурить? Или лучше выйти?

Она снова дернула покрывало, которое он было натянул.

– Противопехотная мина, – объяснил он терпеливо, – хирургсказал, что мне повезло. Большинство привозят вообще без ног.

– А… это? – Она осторожно потрогала его живот, как будто тамвсе еще могло быть больно.

– Это все одно и то же. Осколки. Не смотри! – вдруг рявкнулон, приходя в ярость. – Кому я говорю? Ну!

Аллочка наклонилась и несколько раз быстро поцеловалаотвратительные узлы и рубцы неровного цвета, как будто изъеденные болезнью илиразложением.

Батурин замер в изумлении. Никто на свете никогда не целовалего раны.

– Как хорошо, что ты есть, Гришка, – прошептала Аллочка ипотерлась сначала одной, а потом второй щекой об его уродливый живот, – какоесчастье, что ты остался здесь, несмотря на эту… мину! Где бы я тогда тебяискала?

Она снова стала целовать его, пробираясь все выше, идобралась до лица, и горячо задышала в губы, в щеки и в лоб, и вытянулась нанем, легкая и прохладная, и он вдруг понял, что это она и есть, на самом делеона, и глупо и невозможно спрашивать себя, откуда она взялась, и чем он этозаслужил, и как долго это продлится, и что будет с ним, если вдруг всезакончится!

– Ну во-от, – протянула Аллочка, – наконец-то поверил!

Откуда она узнала?

* * *

Жидкая толпа сотрудников, пришедших на работу “несмотря нина что, вопреки всему и назло врагам”, стояла перед полосатыми лентами,натянутыми между лавочками и столбами, огораживающими стоянку. Зайти вкарантинную зону никто не решался, все курили, переговаривались под дождем ипереходили от одной расцвеченной зонтами толпишки к другой.

Кира вдруг почувствовала истовый – до жжения в глазах –прилив любви к своим коллегам именно за то, что “вопреки всему и назло врагам”.За то, что пришли к разгромленной редакции, хотя, конечно, знали, что сегодняне будет никакой работы. За то, что стоят и не уходят, хотя вполне могли быостаться дома, раз уж случился неожиданный выходной. За то, что вчера на полу ввестибюле и в кабинетах на втором этаже оказались лишь два десятка человек,пришедших на работу пораньше, а сегодня приехали все – даже типографскоеначальство разглядела Кира, и ребят из “Линии График”, которые разрабатывалижурналу “фирменный стиль”, и капитана Гальцева – несколько в стороне, и недавнородившую Юлю Доброву с коляской, и Диму Галкина, уволившегося с месяц назад, иеще какие-то знакомые, но с ходу неузнаваемые лица.

Вот вам и корпоративная причастность, о которой так любилпотолковать Костик на собраниях коллектива. Вот вам и здоровый патриотизм вотношении родной редакции. Вот вам и “любить по-русски” – когда все спокойно иничего не происходит, работу вместе с начальством принято ругать и отчасти дажененавидеть. Как только беда – все бегут на помощь, даже уволенные и с груднымимладенцами.

Пока Кира пережидала поток машин, чтобы повернуть настоянку, перед полосатой ленточкой оцепления невесть откуда взялся Батурин иуже что-то говорил, а его все слушали, моментально собравшись в единое целое ипросовываясь поближе.

Батурина Кира тоже очень любила – в это особенное утро сдождем, серым небом, мокрым асфальтом и бесконечной вереницей залитых водоймашин.

Завидев ее, сотрудники расступились, пропустили, и Аллочкаподлетела – сияющая, розовая, неправдоподобно красивая, как будто из журнала.Подлетела и поцеловала с разгону, и смутилась, и остановилась, и как будтоотступила.

– Привет, – сказала Кира весело. Аллочка была что-то ужслишком хороша, как будто не она вчера хрипло дышала на плиточном полу, изакатывала глаза, и с трудом приходила в себя, да и то только после батуринскойпощечины.

Все вразнобой поздоровались, и Кира пробралась поближе кБатурину. Под многочисленными взглядами ей было неловко и хотелось, чтобы всеотвернулись. Раньше ничего подобного она не испытывала. Гальцев издалеказагадочно усмехался.

Из-за того, что было у нее в портфеле, Кира чувствовала себяот капитанской усмешечки ничуть не лучше, чем вчера в вестибюле.

Нет, наверное, все-таки лучше.

– Хорошо, – увидев ее, сказал Батурин, – значит, вконференц-зале. Мы сможем забрать из редакции компьютеры, я договорился. Номерпереверстаем. Весь. От начала до конца. Магда Израилевна, фотографии погибшихохранников. Найдете?

– Конечно, Григорий Алексеевич.

– Кто поедет в больницу, решим по ходу.

– А кто в больнице, Григорий Алексеевич?

– Гардеробщица. Ну, которую на крыльцо выволокли перед самымштурмом, – объяснил он Кире, и она вдруг сильно побледнела, до зелени. Но онзнал теперь, что бледность ее почти ничего не значит. Она будет держать себя вруках, никаких истерик и посттравматических психозов. – Информацию отеррористах я раздобуду сам.

– Можно мне, Григорий Алексеевич? – предложил ЛешаБалабанов.

– Нет, – отрезал Батурин, – про них вообще забудьте. Я сам.

Леша пожал плечами и усмехнулся.

– О двух других погибших тоже собрать информацию. Они ненаши, из конторы на четвертом этаже. Вась, ты сделаешь.

– Хорошо.

– Вопросы?

Все задвигались и посмотрели друг на друга. Вопросов ни укого не было. Маросейка ревела машинами. С зонтов лило за шиворот и на ноги.Обычное дождливое утро.

– Нет вопросов, – констатировал Батурин, – тогда пошли.Времени мало, а работы много, ребята. Под вечер всех пустят на рабочие места.Спасибо всем, кто пришел нас поддержать.

– Григорий Алексеевич, а правда, что это вы вчера всех…

Батурин помолчал.

Что-то он скажет, подумала Кира.

– О моем героическом прошлом, – заявил Батурин, – я поведаювсем желающим за рюмкой чая после того, как мы разгребем завалы. Устроимбанкет, выпьем, и я отвечу на любой вопрос. Почти на любой! – Он повысил голос,перекрикивая поднявшийся веселый и уважительный шум. – Приглашаются всеприсутствующие. А пока пошли, сделаем номер гвоздем сезона и утрем нос всем,кто думает, что мы раскиснем!

Костик никогда не умел гак говорить с людьми. Он былнеплохой начальник, но так – не умел.

– Очухалась? – спросил Батурин, переждав, когда пройдетнарод, потянувшийся в обход здания, к дверям конференц-зала. Гальцев куда-топодевался.

– Все в порядке.