Читать книгу "Развод и девичья фамилия - Татьяна Устинова"

Не справившись, она сунула руки ему в джинсы, и он замер, короткои бурно дыша открытым ртом.

Почему-то он был уверен, что с ней он не может валяться пополу, что это непременно оскорбит ее, и, стиснув узкие, совсем девичьи плечики,он куда-то ее потянул.

– Куда? – спросила она преступным хриплым голосом, не отрываясьот него.

– Диван, – выдавил он, – или… что?

Она не могла ждать, не могла искать диван, она совсемзабыла, где именно в ее квартире находится этот чертов диван, но всей своейэнергетикой, настроенной на него, она уловила, что для него это почему-товажно.

Она сильно потянула его за собой, и он чуть не упал из-запроклятой подвернувшейся ноги, но даже это не охладило ее.

Она затолкала его в спальню, полную синих мартовских сумереки ее детских игрушек, и снова прыгнула на него.

Сердце больше нигде не помещалось.

Кровь грохотала и уже не бурлила, а выкипала в жилах.

Штурм был стремительным и неудержимым, и он все не могповерить, что все это – для него. Из-за него. С ним.

Он перекатился и придавил ее всем телом, чувствуя ее собой –с ног до головы, – и стискивая зубы так, что стало больно почему-то в ушах, ине только в ушах, везде стало больно, и прямо перед ним были ее черные глазищис золотистыми точками, и мокрый лоб, энергичный рот, растянутый в страннойгримасе, и когда бикфордов шнур догорел и взрыв грянул, оказалось, что рванулне порох, потому что вспышка в его голове была ужасающей и неконтролируемой,смертоносной и ослепительной, как водородный взрыв, виденный им однажды наполигоне, и этот взрыв почти убил его.

Он даже не сразу понял, что жив.

Аллочка тяжело, со всхлипами, дышала, мелко дрожала и зубамихватала его за ухо. Он вдруг перепугался до смерти.

– Тебе больно?

– Я тебя люблю, – выпалила она ему в лицо, высвободила рукии прижала его голову, – если бы ты только знал, как сильно я тебя люблю! Этопросто стыдно, что я так тебя люблю.

– Стыдно? – переспросил он растерянно и пальцем потрогал еегубы. Они были влажными и очень яркими от его поцелуев.

Она вдруг пихнула его в плечо, и ему пришлось чутьотодвинуться.

– Ты тяжелый, – сказала она с удовольствием, – ты не даешьмне дышать!

– Дышать? – опять переспросил он.

Кретин, твою мать. Великовозрастный любовник-переросток,впервые познавший радости большого, светлого чувства.

– Я никому тебя не отдам, – сообщила Аллочка, взяла его зауши и потрясла его голову, как будто собиралась вытряхнуть из нее остаткисвязных мыслей. – Ты понял, Гриша? Ни-ко-му!

– Никто и не претендует, – пробормотал он, и она с силойпнула его под ребра. Он охнул от неожиданности.

– Если бы претендовали все на свете, я бы все равно тебя неотдала! Слышишь?

Он слышал, конечно.

Как только взрыв прогремел и ударная волна, прокатившись понему, отхлынула и оставила его, бездыханного и обессиленного, он внезапно снованачал соображать.

По его, выходило, что Аллочка тоже неизбежно должна начатьсоображать, а это могло означать только одно – раскаяние, неловкость, стыд,поспешное прощание с торопливым поцелуем комнатной температуры, и в финале всетот же подыхающий на пригорке урод.

– Аллочка, – начал он тихо, – я… даже не знаю…

– Конечно, ты меня пока не любишь, – преувеличенно бодрооткликнулась она и потерлась о него носом, – но ты полюбишь. Теперь-то я этоточно знаю. Если бы ты меня совсем, ну, вот нисколечко не любил, мы ни за чтоне смогли бы… ну, у нас так хорошо бы никогда… да еще в первый раз, а когда впервый раз хорошо, значит, потом будет еще лучше!

Тут она застеснялась и спряталась.

Батурин отстраненно подумал, что сию минуту непременнозаплачет.

О чем она говорит?! О какой такой любви?! О своей любви кнему?!!

– Ты знаешь, – продолжала она, – у меня даже теория есть. Отом, что любовь не бывает безответной. Ну, если это, конечно, любовь.Безответно можно влюбиться в Бреда Питта, к примеру, или в Филиппа Киркорова,но это чушь собачья. Любовь дается одна на двоих. Если нет двоих, то любовь недается. Одному она ни к чему, непонятно, что с ней делать. У нас с тобойлюбовь, Гришка. Я часто думаю – надо же, ты был совсем большой, когда я толькородилась. Десять лет, нормальный человек. А потом тебе стало двадцать, ты вармии служил, на войне воевал, а мне как раз исполнилось десять, и я в четвертиполучила тройку по природоведению, и бабушка меня так ругала, а папа с мамойсмеялись. То есть они меня тоже ругали, но однажды ночью я встала, подошла к ихдвери, а они хохотали над моей тройкой, и я как-то сразу успокоилась. А ты всевоевал, работал и был совсем взрослым, и все это – для меня. Я не знаю, какобъяснить… Ну? Что ты молчишь?

– Я не молчу, – измучившись бояться, выговорил он, – простоя был уверен, что… Короче, я даже не…

– Что? – настороженно спросила Аллочка.

– Я не верю ни одному твоему слову, – с усилием продолжилон, – ни единому. Я уверен, что у тебя… взыграл адреналин пополам с гормонами.Ты не можешь меня любить. Это неправильно.

Она смотрела ему в лицо, и ему до смерти хотелось, чтобы онаего немедленно разубедила, закричала, что только его она и любит, что он одиней нужен – все в духе того урода с цветком.

Она пожала совершенными плечами.

У нее были совершенные плечи и изумительная грудь, маленькая,крепкая, вызывающая. Ее грудь находилась сейчас прямо у него перед носом.

Он отвел глаза, как вор, укравший хлебные карточки уинвалида.

– Я, – сказала Аллочка, глядя ему в глаза. – Тебя. Люблю. Ия буду любить тебя всегда. И когда тебе станет девяносто лет, и ты будешьглухой брюзга, а я все еще буду молодой восьмидесятилетней красоткой, я всеравно буду тебя любить. Неужели это не очевидно, Гриша?

Он быстро отвернулся, будто собрался посмотреть на часы –ужасно, если она заметит его слезы, – и сказал тяжело:

– Нет. Не очевидно. Но ты можешь попробовать меня убедить.

Ты можешь попробовать меня убедить – так говорил главныйредактор Григорий Алексеевич Батурин, Аллочкин начальник.

Она засмеялась, стянула покрывало, невесть как оказавшеесяна нем, и уселась сверху.

– Буду убеждать! – объявила она и замерла, таращась на него.

Ну да. Конечно. Странно, что она не почувствовала этого наощупь. Впрочем, в горячке трудно чувствовать.