Читать книгу "Руны Вещего Олега - Юлия Гнатюк"

– Меня просить нечего, проси прощения у той, кого обидел неразумно, тогда и немощь отступит. – И ведунья ушла, напоив меня каким-то горьким снадобьем.

Отец потом присел ко мне на ложе и впервые за всю мою короткую жизнь попросил прощения.

– Нарушил я, дочка, древний обычай, который многие уже позабыли. Издавна превыше всего почитали пращуры святость Любви, из которой Мир родился, и все люди в том числе. Вот видишь, и я забыл о мудрости предков, прости меня, и пусть те птицы священные Гордей и Белокрылица меня тоже простят, – рёк отец, и очи его отчего-то сияли чудным блеском.

– Они не держат на тебя зла, они счастливы вдвоём, – прошептала я. Отец погладил меня по голове, а потом крепко обнял. – Пусть будут счастливы и они, и мы, и ты, моя чудная Снежанка! – На душе у меня стало так легко и светло, что я почувствовала и запомнила это на всю жизнь. Я уснула уже здоровым сном, и всю ночь мне снились волшебные птицы, не только Гордей с Белокрылицей, но и лебеди, и ещё какие-то чудные птахи из небесного Ирия, где они все вместе летали и пели, перемежаясь с цветами и звёздами.

Я была счастлива, на следующий день поднялась, как ни в чём не бывало. И мне казалось, что всё вокруг светилось радостью.

На празднике Купалы Ведающая Мать подошла ко мне, погладила по голове и тихо молвила:

– Знаешь ли, детка, что на тебе печать Мокоши? Сердце у тебя доброе да чуткое, таким Матерь не каждого одаривает, знать, рано иль поздно, да быть тебе в услужении самой Великой Богине Доли…

Только гораздо позже, через много лет я случайно услышала разговор отца с матерью, из которого поняла, что пока я лежала в горячке, влюблённая гусиная пара вернулась домой, они ведь были домашними птицами, и отец втайне от всех зарезал их в балке и отнёс соседям, выменяв за них две меры зерна.

Мне стало горько, но я была уже взрослой, и поняла, что они поступили мудро, сохранив для меня в детстве веру в счастливую сказку.

С тех пор во мне и живёт страх за тех, кто любит по-настоящему.

– Так сама ты не любила разве, у тебя же муж был и дочки есть? – тихо спросил Ольг.

– Муж мой был человеком добрым и весёлым, все девицы на него заглядывались, а он меня выбрал, мне перед подругами это было важно тогда, глупая была, наверно, молодая. Потом семья, детки, заботы, хозяйство, жили, как все. Потом он калекой вернулся, сердце от жалости разрывалось, а у него от жалости ко мне, что я с ним вожусь, и от своей беспомощности. Мыслю, оттого он и умер, а не от ран. Теперь вот тебя встретила, поняла, почувствовала, каково оно – любить всем сердцем и всей душой. Однако страх мой детский никуда не делся, ведь мы с тобой теперь как те гуси влюблённые. Оттого и боюсь, особенно за тебя. Я то что, простая кружевница, а ты князь, на тебе вся Русь великая держится, что будет, коль ты прилипнешь к одной гусыне?

– Люба моя, перестань тревожиться, не гуси мы, а люди. Не так-то просто меня извести, ведаешь, сколько раз вороги сие пытались сделать, я в таких переделках выживал, что коли рассказать, так и не поверишь! Гляди, какой у меня сотник личной охраны, бывший воин храма Свентовида, что на священном острове Руян в граде Арконе, слыхивала, наверное? Выбрось из головы давнее. Сама уже бабушкой стала, а всё детских страхов боишься.

– Всё верно речёшь, милый, только ничего с собой поделать не могу, боюсь и всё.

Ольг некоторое время молчал. Уже открыл было уста, чтобы возразить и уговорить любимую женщину быть с ним рядом, но отчего-то вспомнился вдруг греческий охоронец, который крепко полюбил киянку с Подола, а потом погиб от рук своих же воинов. Вспомнил, как мается без Рарога Ефанда. Ещё подумалось Ольгу, что сам он порой тяготится княжеским положением и всё чаще грезит о стезе волховской. А ведь кружева, что творит Снежана, это ж и есть настоящее волхование, незримым чином связанное со всем окружающим миром. Здесь она плетёт судьбу и свою, и его, и северянскую, и часть общего кружева Руси выплетает. В тереме же станет делить с ним все заботы и трудности княжеской жизни, тогда уж, в самом деле, будет не до чудесного плетения кружев Мокоши.

– Ты моя Берегиня, – успокаивающе молвил он, целуя пальцы любимой. – Раньше меня только сестра берегла в боях да походах, а теперь и ты нити судьбы моей плетёшь, так сплети так, чтоб мы с тобою были вместе и жили долго и счастливо…

– Счастье – оно, кречет мой, рука об руку с горем и потерями ходит, неразлучны они. Замысловато переплетает нити Мокошь, порой благодаря горю счастье появляется, а порой наоборот, мудрое у неё плетение.

– Ну и добро, что мудрое, так жить веселее, знать, и от нас чего-то в том плетении зависит, чего же печалиться и бояться, давай лепше вместе плести будем, коль Мокошь твоя нас узелком связала. Я вот как-то к сестре зашёл в её горенку, она страсть любит повыше в тереме забраться, а она сидит за столом, глядит на твой плат и плачет.

– Она там своё узрела – радостное ли, печальное, но своё, вот и всплакнула. Мы, жёны, так устроены, что и в радость, и в горе плачем, – не отрываясь от любимого, отвечала Снежана, блестя влажными и глубокими, как родники, очами.

Глава пятая

Ольга

Лета 6411 (903)

Опять всю осень и зиму провёл Игорь в Северной Словении. Кроме сбора дани, поручил ему дядька Ольг вникать во все новгородско-словенские дела, чтобы доложить ему потом, что на его, Игоря, свежий взгляд, там надобно сделать, кого из тиунов поменять или приструнить, чтоб ещё надёжнее стал самый северный кордон княжества.

– Те места ведь не только наша родина, но и корни крепкие всей Руси, – напутствовал на прощанье дядька.

В Нов-граде все начальники, – тиун, воевода, казначей и прочие уже привычно отчитались перед молодым князем по всем вопросам, как того требовало указание Ольга.

Новгородский купец Сивер, добрый друг дядьки Ольга и первый помощник по сбору дани, был человеком лёгкого нрава, всегда находил, о чём поговорить в дальней дороге.

– Давай, княже, отправимся, как всегда, сначала на заход, в Плесков, Изборск, у чуди и води дань соберём, свезём в Новую Ладогу. От Ладоги пойдём на восход, до Бел-озера, пока реки не стали. А зимой, как прочно схватятся льдом все реки и болота, станем брать дань с тех мест, куда до морозов никак не добраться, – от мери и муромы. И тогда уже воротимся в Нов-град. А как реки по весне вскроются, так со всей богатой данью водным путём в Киев и предстоит тебе воротиться. По пути в Полоцк зайти, там к сему часу дань уже готова должна быть, и в Смоленск, а потом Днепром уже можно прямо домой, – предложил Сивер, как бы советуясь, и Ингард согласился с ним.

Они с Сивером и воинами дружины двигались в Иборск. Могучие дубравы, сменившие не менее величественные древние сосны, настраивали на природную мощь и силу Земли-матери. Воздух был полон криками всполошённых конниками птиц, рыжехвостыми молниями то и дело проносились с ветви на ветвь любопытные мыси-выверицы. Обильная осенняя влага наполняла предвечерний воздух.