Читать книгу "Танки повернули на запад - Владислав Гончаров"

Когда я похвалил Горелова за предусмотрительность — ведь надо же было догадаться с первой группой пехоты перебросить через Днестр сухое обмундирование! — он пожал плечами:

— Не смею примазываться к чужой славе.

— Кто это?

— Медики.

— Лариса?

Горелов опять неопределенно пожал плечами.

— Где она? — спросил я.

Он кивнул в сторону уже скрытого теменью западного берега. Кивнул как-то смущенно и, мне показалось, даже растерянно…

Ночью начался снегопад. Над рекой вспыхивали, рассыпались искрами и медленно гасли ракеты. В их трепетном свете крутились снежные хлопья и тонули в переливающейся цветными бликами воде. Но никому не дано было насладиться этой воистину феерической картиной. Война лишает небо и землю природной красоты, превращает их в разбитое на квадраты пространство, в высоты, складки местности и водные рубежи. Преимущество ночи в том лишь, что она обеспечивает скрытые действия войск, а достоинство дня в том, что он благоприятствует наблюдению за противником.

Бойко для форсирования облюбовал место несколько южнее, там, где Днестр петлей огибает поросший деревьями холм. Ему удалось разыскать брод. Помощь пришла совершенно неожиданно.

Когда офицеры исследовали спуск к реке, до них. с противоположного берега донеслись голоса. Какие-то люди в незнакомом обмундировании кричали им что-то на незнакомом языке и азартно жестикулировали. Не приходилось сомневаться, что эти люди, во-первых, держали в руках винтовки, а во-вторых, советовали именно здесь форсировать Днестр.

Посланная на правый берег рыбачья лодка с автоматчик ками привезла оттуда лейтенанта-венгра, который вместе со своим взводом ждал прихода русских, чтобы сдаться в плен.

Бойко уже разжился несколькими лодками, и теперь они курсировали через Днестр. На правый берег везли наших автоматчиков, на левый — пленных венгров.

Хотя пленные утверждали, что именно здесь наиболее мелкое место (и сюда впрямь вели дороги), Бойко не был бы Бойко, если бы семь раз не отмерил, прежде чем отрезать. Он вызвал из близлежащей деревушки Иване Злоте рыбаков и выяснил у них все, что относилось к берегу, дну и течению Днестра.

И когда было уже окончательно определено место форсирования, Бойко спросил, кто желает провесить трассу. Вызвался сержант Харцизин. Трижды он переплыл, ныряя до дна, ледяной Днестр. После каждого возвращения его поили горячим молоком и спиртом. Зарядившись этой адской смесью, он снова шел в воду. Когда Харцизин вернулся в третий раз, Бойко распахнул полушубок, свинтил с кителя свой орден Красного Знамени и прикрутил к гимнастерке дрожавшего от озноба сержанта. Потом набросил на него и свой полушубок.

Когда танки были готовы к форсированию, несколько рыбаков из Иване Злоте попросили, чтобы им разрешили сесть на башни.

Первым устремился в воду танк любимца Бойко лейтенанта Никитина, за ним танк лейтенанта Шкиля.

Когда мы с Катуковым прибыли к Бойко, несколько «тридцатьчетверок» находилось уже на том берегу. Но не все шло ладно. В брод севернее Иване Злоте телеги переезжали в летние месяцы, а сейчас, когда тающий снег поднял уровень воды, стоило танку чуть сойти с провешенной Хар-цизиным трассы, как он «захлебывался». Три машины, «наглотавшись воды», ждали, пока их отбуксируют на берег.

К утру и бригада Горелова целиком переправилась на западный берег.

— Не так уж, пожалуй, плохо, как кажется некоторым, — искоса глянул на меня Катуков.

— Мы могли форсировать на несколько часов быстрее, — ответил я.

— Могли, — миролюбиво согласился Катуков. Им снова овладевало азартное возбуждение. Но вдруг тень прошла по его лицу.

— Жаль Чернышева. Бывают же такие начфины… И еще трое солдат с ним погибло.

Фронт форсирования расширялся. Новые и новые части выходили к Днестру и, преодолев его, вступали в бой за освобождение Буковины. Надвое рассеченный немецкий фронт был бессилен перед танковым натиском.

27 марта Горелов вступил в Коломыю и захватил мост через Прут. Впереди синели вершины Карпат.

Двигавшийся на юг Бойко приближался к Черновцам.

2

Нас охватила лихорадка наступления. Танки заправляются трофейным горючим, бойцы питаются чем бог пошлет. А бог не нормирует паек. Иной экипаж, обедая, уминает доброго кабана, которого немецкий повар разделал бы для целого взвода. Но потом те же люди сутками жуют пресные галеты, запивая холодной водой.

Надо собраться с мыслями, сосредоточиться. Мы вступили на земли Западной Украины. Из памяти не идет встреча в Черткове: в первые минуты жители настороженно рассматривали наших офицеров.

В 1939–1940 годах нас здесь еще не успели как следует узнать, а потом немецкая оккупация, фашистская пропаганда, разгул бандеровщины…

На недолгую ночевку фронтовая дорожная судьба занесла меня в поповский дом. Большая комната уставлена книжными шкафами. На полках украинские, польские, немецкие книги. Русских мало. Но попадаются и они: Пушкин, Гоголь, Толстой. И все время, пока рассматриваю корешки, я чувствую на себе пристальный взгляд хозяина больного сгорбленного старика, с отвислыми полукружьями под глазами.

— Может быть, имеются книги, которые нельзя хранить? Тут много богословских трудов. А большевики, насколько мне ведомо, не очень жалуют церковь.

— Да, не очень, — говорю я, не отходя от шкафов. — А что хранить и что не хранить — решать вам самим.

Электричества нет. Экономка поставила желтые свечи в двойные медные подсвечники, которые, как видно, давно служили лишь украшением массивного стола с распятием.

Я продолжаю рассматривать книги, хозяин — следить за мной. Он опустился в кресло с резной спинкой, поигрывает пальцами по полированной крышке стола. Мы словно бы исподволь изучаем друг друга, готовясь к неизбежному разговору.

У меня сперва было впечатление, будто священник забился в этой комнате, устранившись от мирских забот. Но когда разговор завязался, я понял свою ошибку. Нет, старик не был безразличен к происходящему вокруг.

— Мы как горох при дороге. Каждый, кому не лень, рвет… Вот, господин генерал, прошу поглядеть.

Он торопливо достал из кармана связку ключей, выбрал один из них, открыл шкатулку с гуцульским резным орнаментом.

— Посмотрите, посмотрите…

И выбросил на полированный стол стопку тонких книжечек в разноцветных корках.

— То паспорта и удостоверения, какие я получил за свою семидесятитрехлетнюю жизнь. Австро-венгерский, польский, русский, прошу прощения, советский… А это вот германский. Только одного нет.

Я вопросительно посмотрел на старика.

— Украинского… Мой народ измучен иноземными постояльцами.

— Советскую власть вы тоже относите к иноземным постояльцам?