Читать книгу "Юрий Гагарин - Лев Данилкин"

После обеда, когда комиссия уехала, первый секретарь Куйбышевского обкома партии А. С. Мурысев предложил Гагарину прокатиться по Волге на катере. Катерок был небольшой, поехали человек восемь — десять. Переехали на левый берег, развели костер, расстелили на песке скатерть. В. Я. Стрельцов подвез туда на моторке пакет с бутербродами, ящик с минералкой и две-три бутылки водки. На обратном пути Гагарину предложили управлять катером, смеялись, что катер — не ракета, а Волга — не космос… Длилась эта прогулка часа два (60).

Так вот, когда катер причалил к берегу, первый секретарь разложил в перелеске костер. А там между двумя деревьями был такой кривенький турник. Гагарин подошел к нему и стал крутить «солнышко». Мимо проходил мужик, который собирал в лесу сморчки. Увидел Юру и прибалдел. Смотрел, смотрел, а потом говорит:

— Слушай, парень, это не тебя весь день по телику показывают? Ты, что ли, в космос летал?

— Я, — честно признался Юра.

— Да ладно врать! — сказал мужик и поковылял за сморчками (61).

Пошив нового мундира Юрию Гагарину был делом государственной важности. Его доверили лучшим генеральским портным из специализированного гарнизонного ателье.

— После полета Юрию Гагарину присвоили майора, и ему нужно было срочно сшить новую форму, — вспоминает генеральский мастер Людмила Кузьмина. — Так как было очень мало времени, форму подходящего размера взяли готовую, со склада.

К космонавту закройщик Алексей Макаренко и швея Валентина Спиридонова отправились прямо со швейной машинкой, чтобы подогнать парадный мундир как можно быстрее. Несмотря на сжатые сроки, мастера отнеслись к поставленной задаче ответственно.

— Успели сделать все буквально за три часа, — рассказывает Людмила Кузьмина. — Судя по всему, Юрий Алексеевич остался формой доволен. Весь мир облетели кадры, где первый космонавт, улыбаясь, докладывает Никите Хрущеву о том, как прошел полет. И каждый раз старейшие работники самарского военного ателье гордились своей работой (62).

Анатолий Кириллов:

«Смотрите, Гагарин в моей шинели идет!» — говорил Анатолий Васильевич родным.

— Ателье располагалось тогда в районе остановки «Улица Панова», — вспоминает Анатолий Васильевич. — С меня сняли мерку и сказали приезжать за готовой одеждой после 10 апреля.

13 апреля с квитанцией в руках Кириллов приехал в ателье за обмундированием. Навстречу вышел заведующий. И огорошил молодого офицера неожиданным признанием:

— Товарищ старший лейтенант, мы вашу шинель передали первому космонавту СССР Юрию Гагарину! (63).

Глава десятая
ГАГАРИН И ЗЕРКАЛО

Евангелие часто используют в качестве подкидной доски, на которую ложатся карты гагаринской биографии; палехские искусники, нарисовавшие в 1980-е годы серию в высшей степени китчевых лаковых икон с Гагариным, очень точно почувствовали это — и, повторимся, всего лишь выразили коллективные, «народные» представления о подлинном статусе Гагарина и смысле его жизненного пути.

Въезд Гагарина в Москву 14 апреля 1961 года — не менее важный эпизод для этого нарратива, чем известный сюжет «Вход Господень в Иерусалим» для Евангелия. Как и в мифе-первоисточнике, то был миг наивысшего триумфа — официальное признание миссии; для самого Гагарина этот день был самой высокой волной обрушившегося на него социального успеха.

Государство продемонстрировало массам человека, при жизни узревшего космический рай, — и одновременно способность социалистического строя воскрешать отправленных в бездонную тьму космоса лазарей. Каким бы воинствующим атеистом ни был Хрущев, возможно, интуитивно он чувствовал сакральные обертоны события — и распорядился декорировать сцену соответствующим образом. Гагарину был предоставлен лучший из имеющихся «белых ослов» — светлый кабриолет ЗИЛ-11В (многие думают, что это «чайка», однако это — НЕ «чайка»), увитый — в России всегда было плохо с пальмовыми ветвями — гирляндами цветов.

День начался с того, что дикторы по радио, подпустив в голоса колокольно-торжественных нот, провозглашали: «Сегодня третий день космической эры!» 14-го же апреля достигли пика экзальтации газеты, которые тоже избегали называть дату обычным порядком; первые полосы представляют собой настоящий музей, в котором собраны самые экстравагантные образцы аллилуйной литературы:

Здравствуй, Юрий Гагарин, космонавт дерзновенный! Честь и слава тебе в этот день торжества! С возвращеньем из космоса, разведчик Вселенной, Поздравляют тебя вся страна и Москва! (22)[30]

От самого Гагарина 14 апреля требовалось вовсе не только отрапортовать генсеку об успешном выполнении задания, по возможности не растянувшись — из-за развязавшегося шнурка или еще по какой-то причине — посреди красной ковровой дорожки.

От него требовалось — и с этим Гагарин также справился идеально — продемонстрировать одновременно триумф и смирение; не изобретать оригинальную манеру поведения — никаких изгнаний меновщиков из храма или исцелений хромых и слепых — а войти в резонанс с колебаниями народной психики и вибрировать в такт с ними; при этом конкретные слова, которые произносились Гагариным в первые пару недель после полета, пока он еще хоть как-то не освоился в своем новом амплуа, тоскливы, как зубная боль, — «родные мои соотечественники… безмерно рад, что моя любимая Отчизна… ведет наша родная Коммунистическая партия… большое вам спасибо, дорогой Никита Сергеевич… дорогие москвичи, за теплую встречу… полет в космос посвятили XXII съезду Коммунистической партии… и ее ленинскому центральному комитету…» (21) — лучше даже и не цитировать казенные гагаринские ала-верды сочным и витиеватым хрущевским здравицам.