Читать книгу "Легендарный Колчак. Адмирал и Верховный Правитель России - Валентин Рунов"

– Вижу.

– Пора на тот свет, адмирал. – Бурсак не выдержал, захохотал.

Колчак спокойно переждал его смех, произнес твердым, недрогнувшим голосом:

– И это вижу.

– Глаза завязывать будем?

– Нет.

Бурсак потерся щекою о воротник шубы, было в этом движении что-то ущербное, холопское, Колчак это заметил и отвернулся от него.

Небо опять прочертил длинный огненный хвост, по дороге неожиданно споткнулся и сделал прыжок в сторону, заискрился дорого, по-новогоднему ярко, быстро отгорел и обратился в тонкую жидкую струйку, серую и невыразительную.

– А это – звезда Пепеляева, – не замедлил высказаться Бурсак.

В следующую минуту он заторопился, подал команду:

– Взво-од, приготовиться!

«Гори, гори, моя звезда, звезда любви приветная», – возникло в мозгу тихое, печальное, прекрасное, и Колчак едва сдержался, чтобы не запеть романс вслух, пошарил в кармане шинели, достал портсигар. Там оставалось еще несколько папирос – старых, душистых, омских. Колчак щелкнул крышкой, достал папиросу.

– Можно? – спросил он, ни к кому не обращаясь.

– Последнее желание мы уважаем, – громко произнес Бурсак. – Курите.

Колчак зажег спичку, прикрыл ее ладонью, подождал, когда разгорится жиденькое зеленое пламя – фосфорная спичка дурно завоняла, испортила своим запахом морозный воздух, – потом прикурил папиросу. Горький душистый дым показался ему сладким. Будто курил он не табак, а яблочный либо медовый кальян – дорогое увлечение мужчин Востока.

«Гори, гори, моя звезда, звезда любви приветная», – вновь возникло в мозгу тихое, настойчивое. Губы адмирала зашевелились вместе с зажатой в них папиросой, жесткое лицо обмякло, проступило на нем что-то незащищенное, детское, вызвавшее у глазастого Бурсака недоумение: разве ведут себя так люди перед расстрелом? Они должны ползать на коленях, кататься по земле, носом ширяться в снег, мокрить его слезами, как это делает Пепеляев. А Колчак? Колчак суетливого коменданта Иркутского гарнизона не замечал.

Тот подскочил к Чудновскому:

– Самуил, пора!

– Погоди, – осадил Чудновский своего ретивого напарника. Чудновский все-таки был старшим в этой группе, он возглавлял губернскую ЧК, самую могущественную после ревкома организацию, а Бурсак только и мог, что разъезжать по городу на грузовике да отчитывать выстроенных в ряд партизан. Хотя Чудновский Бурсака побаивался. – Пусть папиросу выкурит.

– Холодно, Самуил! – Бурсак притопнул ногами по тугому, будто дерево, снегу.

– Я же тебе сказал – погоди!

Наконец Александр Васильевич потушил папиросу. Он снял с себя шинель, аккуратно свернул ее, нежно огладил пальцами меховую подкладку, пришитую Анной Васильевной, положил шинель на снег. Выпрямился. Спокойно глянул в лицо людям, которые должны были сейчас расстрелять его, и произнес фразу, которая для большинства собравшихся прозвучала загадочно:

– А Славику моему передайте: я его благословляю!

Строй красногвардейцев колыхнулся, Колчак понял, что эта загадочная фраза может так и остаться здесь, на толстом льду речушки, названия которой он не знает, и поправился:

– Жене моей передайте в Париж, что я благословляю своего сына.

Краем глаза отметил, что рядом с ним поставили Пепеляева, и в ту же секунду услышал сбоку резкий, очень неприятный крик Бурсака:

– Взво-од!

Примкнутые к стволам винтовок штыки шевельнулись, уткнулись острыми своими концами в Колчака и Пепеляева.

Вот и все. Вот и окончен бал, вот и погашены свечи.

– По врагам революции – пли! – Бурсак перенапрягся, сорвал голос, команда «пли» прозвучала на петушиной ноте.

Ежиная щетка штыков окрасилась оранжевым светом, в лицо Колчаку полыхнул жаркий огонь, он услышал, как рядом застонал Пепеляев, и прежде чем умереть, успел подумать о том, как же, по какому принципу разделилась эта расстрельная шеренга – кто целит в него, а кто в Пепеляева? По принципу симпатии – кто кому нравится, тот в того и стреляет? Или, наоборот, – по принципу антипатии? Впрочем, это одно и то же.

Резкий удар откинул его назад, сбивая с ног, но Колчак на ногах удержался, запрокинул голову, увидел далеко-далеко вверху, в жуткой выси, небольшую яркую звезду, неотрывно глядевшую на него. «Вот она, моя звезда… Чего же этот дурак в меховых сапогах говорил, что моя звезда закатилась? Вот она, моя звезда…»

Ноги больше не держали его. Через несколько секунд Колчака не стало.

– По расстрелянным надо сделать еще пару залпов, – сказал Бурсак Чудновскому. – Ради страховки. По залпу на каждого. Заряжай! – скомандовал Бурсак взводу.

Первым залпом стреляли по Колчаку, потом по Пепеляеву. Оба тела погрузили на сани и повезли к проруби, вырубленной во льду Ангары напротив Знаменского монастыря.

Пожалуй, единственным, кто попытался отомстить за смерть А. В. Колчака, стал барон Унгерн фон Штернберг, произведенный Верховным правителем в генерал-лейтенанты. Он вполне серьезно готовил уничтожение одного из старших союзных руководителей (французского генерала Жанена или чешского генерала Сыровы), небезосновательно считал их главными виновниками трагической гибели адмирала. Лишь увещевания атамана Семенова (из «дипломатических соображений») заставили барона отказаться от разработанного им плана.

21 ноября 1991 года на месте гибели А. В. Колчака и В. Н. Пепеляева был установлен памятный крест.

Эпилог

Итак, на сорок шестом году оборвалась жизнь человека с весьма необычной судьбой. Пять лет он провел в полярных экспедициях, около семи лет – участвовал в боевых действиях как на море, так и на суше! Российскому флоту он посвятил почти 30 лет. «Трагическая личность», «роковой человек», «вспыльчивый идеалист», «полярный мечтатель», «жизненный младенец» – подобные эпитеты постоянно сопровождали Колчака при жизни и после гибели. Это был человек, для которого понятия чести и личного благополучия были диаметрально противоположны. Он был честолюбив, но никогда не стремился к каким-либо дворянским привилегиям, владению землей или собственностью. Его любимым романсом был «Гори, гори, моя звезда». Обладая чертами превосходного морского офицера (в широком смысле этого понятия), он был способен в трудную минуту взять всю ответственность на себя, исполняя неписаный морской закон – тонущий корабль капитан покидает последним. Колчак требовал подобного отношения к службе и от других офицеров.

Мы едва ли погрешим против истины, если назовем Александра Васильевича Колчака одним из известнейших персонажей отечественной истории XX столетия. О Колчаке написано немало. В последние годы историческая и историко-художественная литература и публицистика регулярно пополняются новыми капитальными трудами и многочисленными статьями о знаменитом адмирале. Вероятно, в истории Российского флота нет фигуры, которая вызывала бы столько споров. Причем такое положение дел сохраняется на протяжении всей послереволюционной истории России. Даже близко знавшие А. В. Колчака современники далеко неоднозначно оценивали его деятельность. Вот лишь две полярные точки зрения людей, достаточно хорошо знавших А. В. Колчака и работавших с ним.