Читать книгу "Длинная тень прошлого. Мемориальная культура и историческая политика - Алейда Ассман"

Этот бодрый прагматизм не может отрицать того обстоятельства, что в памяти о национал-социализме сохраняется «беспокоящий остаток». Как писал Кристиан Майер, «обычно не бывает, чтобы по истечении сорока лет настоящее все еще находилось в плену у прошлого»[451]. Подобная аномалия, сбившая привычное соотношение прошлого и настоящего, объясняется уникальностью того преступления, символом которого стал Аушвиц. Универсальной метафорой плена, который не кончается и из которого нельзя вырваться, является тень. Ни одна метафора не появляется в немецком мемориальном дискурсе так часто, как образ тени, что не в последнюю очередь оправдывает количество книг, в названии которых фигурирует это слово[452]. Тень означает не только устойчивое присутствие – она затемняет и омрачает. Еще раз процитируем Кристиана Майера: «Насколько Аушвиц никак не может считаться целью немецкой истории, настолько сильна его тень, которая продолжает лежать на этой истории»[453].

Когда же мы сумеем выйти из тени национал-социализма и Холокоста? Тем, кто задает этот вопрос, Кристиан Майер уже двадцать лет назад ответил: «Нет, непредвзятого отношения к нашей истории нам не обрести. Даже сознание ее богатства навсегда останется омраченным»[454]. Если под «тенью» понимать непрекращающееся присутствие травматического прошлого, то с ней нам придется жить и дальше. Холокост был своего рода квантовым скачком во всемирной истории зла, поэтому мы будем вынуждены жить с сознанием необратимости того, что наше представление о человеке навсегда будет омрачено и мы, немцы, должны принять историческую ответственность за это. Подобный квантовый скачок в истории ставит задачи перед системой политического образования, не имеющие ничего общего со «службой памяти о жутком прошлом», о которой говорил Мартин Вальзер. Все, «кто постоянно поражается реальными масштабами существующей мерзости, кто ужасается (не веря) при столкновении с ужасной жестокостью, творимой одними людьми по отношению к другим, еще не достигли стадии моральной или психологической зрелости», – пишет Сьюзен Зонтаг[455].

Но «тень» нельзя, однако, трактовать как совершенно беспросветное будущее, мрачную меланхолию или даже ненависть к самому себе. «Негативные воспоминания» не следует отождествлять с негативным представлением о самом себе. Негативные воспоминания выжжены клеймом на фундаменте немецкого государства. Но эта стигма может быть конвертирована в положительные ценности, открывающие горизонты будущего: в утверждение прав человека, как они провозглашаются основным законом ФРГ. Произошедший чудовищный отказ от человеческой солидарности переведен в позитивные ценности признания прав другого человека. Эти базовые ценности (а не только добродетели вроде трудолюбия, усердия и высокой производительности труда) позволили нашей стране вновь войти в сообщество цивилизованных наций и служат критериями для оценки нашего будущего.

«То, что было радостями и горестями, должно теперь стать знанием», – писал Якоб Буркхардт в середине XIX века, надеясь, что рациональная историческая наука сумеет преодолеть эмоции действующих лиц истории[456]. В начале XXI столетия мы переживаем скорее нечто противоположное: возрастающий интерес к истории сопровождается новым эмоциональным насыщением истории, которым (если отвлечься от эйфории в связи с чемпионатом мира по футболу) более присущи горести, нежели радости. Мы задаемся вопросом, сколь долго еще будет удерживаться эта тень, и на него следует ответ другого мыслителя XIX века: «Лишь то, что не перестает причинять боль, остается в памяти»[457]. Таков, по словам Ницше, древнейший закон культурной мнемотехники. Эта мысль Ницше особенно справедлива по отношению к жертвам, а именно в их руках находится мерило памяти. То, чего не могут забыть жертвы, обязаны не забывать потомки преступников. Поэтому еще на какое-то время будет верно то, о чем сказал художник Хорст Хоайзель в своем интервью, процитированном в начале книги: «Когда проходишь через Бранденбургские ворота, когда туда приводят государственных деятелей, приезжающих со всего мира, когда эти ворота используются для того, чтобы выстраивать новую национальную идентичность, необходимо помнить о тех самых других воротах, которые находятся далеко-далеко в Польше; но о них нужно помнить, нужно видеть их здесь и чувствовать их присутствие».