Читать книгу "Нет имени тебе... - Елена Радецкая"

– Не надо плакать. Обещаю, все будет хорошо.

– Я никогда не плачу.

И тут я оборачиваюсь и падаю ему на грудь, он гладит меня по голове, а я – его плечи. Я знаю, что сделала бы Муза, что хочу сделать я: поднять лицо к его лицу, залезть руками под пиджак, и так далее, и так далее. Но я не могу этого, не решусь. А он усаживает меня, и я понимаю, почему не отваживаюсь найти его губы и целовать. Он меня не хочет.

Ночью я не сплю. Мне начинает казаться, что я ошиблась, может, он просто человек старого воспитания и с ним нужно вести себя определеннее, нужно однозначно дать понять, что он желанен, а не талдычить про Музу? Я сама себя переиграла? Выхожу курить на кухню десять раз, вся дрожу, хотя в доме жарко, я надеюсь, что он тоже не спит и выйдет. Но он не появляется, а войти к нему выше моих сил. Я веду себя как девочка, да таковой по сути дела и являюсь, несмотря на возраст и седые виски. Господи, да я ли это? Как стыдно!

Потом я курю лежа в постели и думаю о том, что завтра все решится. Я боюсь, я не возьму его в больницу во избежание непредвиденных сцен. Он увидит ее здесь. И что будет делать, когда перед ним предстанет старуха? Поведет к нарисованной подворотне, чтобы она обрела молодость? А может, плюнет и даст деру? Неужели он до сих пор не верит, что Музы, о которой он грезит, не существует? Он что, воображает себя царевичем Елисеем, а ее Спящей красавицей? Ему все равно придется смириться с реальностью, и тогда я стану для него единственной. Он же говорил, что я на нее похожа… Похожа – да не похожа. Кажется, я опять плачу, как это хорошо. Плачу и почти беззвучно пою:

– И снова он едет один, без дороги, во тьму.

Куда же он едет, ведь ночь подступила к глазам?

Ты что потерял, моя радость, кричу я ему.

А он отвечает, ах, если бы я знал это сам.

А вдруг, когда я вернусь с Музой, его не будет, он исчезнет, как мираж, как подворотня, ведущая в другую жизнь? Может, его и вообще не было?

Завтра Судный день. Пан или пропал!

Часть третья

Мария

1

– Не-на-ви-жу! Не-на-ви-жу! Не-на-ви-жу!

Скандирую и отбиваю ритм кулаком, изо всей силы колошмачу по деревянному крыльцу. И вдруг, опомнившись: кого ненавижу, что ненавижу?

Всех!

А больше всего себя.

Вскакиваю и бегу в дом. Ношусь с веранды в комнату, в другую, опять на веранду. В голове моей настоящая кузница, а там молотобоец по наковальне: бах! бах! бах!

Это само не пройдет! Ставлю на газ чайник. Прошлый раз полоскала солью, теперь – содой. Только что было жарко, сейчас – озноб. Врачиха говорила: «Полощи без передыху, может, располощешь». Но я не располоскала, пришлось резать десну! И в этот раз не получится, уже понятно. Это опасно, когда гнойное воспаление в голове.

Подхожу к зеркалу. Оно старое, тусклое, могло бы быть добрым. Но оно никогда не показывает меня хорошо. А сейчас – ужас. Правая половина рожи съехала, багровой сиськой висит. За щеку словно мандарин засунут. И под глазом синевато-желтый гамак. Это от глазного зуба.

Нет, не прорвет! Значит, я пробегаю, стеная, скуля, повопливая, вторую ночь подряд. А что потом? Вдруг челюсть так воспалится, что заражение крови начнется? Или гной ударит в голову?..

Муза сказала бы: «В такую голову может ударить только моча!»

Не смешно. Меня разрывает боль.

Господи, пусть как-нибудь обойдется на этот раз! Что же мне, умирать? Я не переживу эту ночь. Хотя вчера я тоже так думала, а пережила. Дергать-то начало еще позавчера.

Надо сходить за анестезией, иначе магазин закроется. Придется идти в дальний, потому что в ближнем, в «Березке», продавщица скажет – совсем допилась. Я же каждый день у нее беру. Хорошо бы шапку-невидимку. В общем-то, плевать мне на всех. Но боюсь встретить Шею.

Накидываю на голову длинный шарф из марлевки, трясущимися руками закручиваю вокруг головы подобие чалмы. Один конец спускаю, чтобы закрыть правую часть физии, и закрепляю английской булавкой у виска. Любуюсь в недоброе зеркало: теперь я вылитый берберский житель, не хватает только верблюда и песчаной бури в пустыне. Платье у меня вроде балахона, нормальный комплект. Для дачной местности сойдет. И Шея не узнает.

Вперед, старушка Медоус!

Меня шатает от нездоровья, я думаю, у меня температура, а может, от голода. Не помню, когда ела. На прохожих я чхать хотела. На меня всегда смотрят, во всех я, душенька, нарядах хороша. А продавщица прям обалдела. Она закрывала двери магазина. Елы-палы! Или у меня часы стоят, или мозги окончательно повернулись. Вышло третье: электричества нет! Зачем электричество, белые ночи! Оказывается, касса электрическая, а без кассы нельзя. Я говорю:

– Миленькая, дай, бога ради, бутылку, мне для лечения, для анестезии. – Она совсем молодая, продавщица. – Посмотри! – говорю ей, открываю личико, показываю флюс. – Хороша Гюльчатай?

Она снова про электричество и кассу.

– Да что же, жалости в тебе нет? Я до утра не доживу!

– К врачу надо.

– Где я врача найду, я здесь не прописана, полиса нет, ничего у меня нет…

Размазываю слезы и поворачиваю в свой магазин, но продавщица, догадавшись, куда я намылилась, окликает:

– Подожди. Нигде электричества нет, «Березка» тоже закрылась. А где ты прописана? Почему в Питер не едешь? Почему полиса нет?

– По кочану! Потеряла полис! Буду помирать! – ору в голос. Наверное, моя рожа и отчаянье подействовали.

Она молча открывает дверь, и мы заходим в сумрак магазина с его непередаваемой смесью запахов хлеба и стирального мыла. Она дает мне бутылку, я – деньги, и говорю что-то мне не свойственное, старушачье, даже не знаю, откуда слова такие выкопались:

– Дай бог тебе здоровьичка и жениха хорошего.

Она смеется и вертит пальцем, показывает обручальное кольцо, но смотрит недоверчиво, как на трюхнутую, и вдруг говорит:

– Идем, отведу тебя к врачу.

– У меня нет денег.

– Она и не возьмет, это моя соседка.

Бреду, как в бреду. Пардон за каламбур. И вдруг испугалась: а если врач – Шея. Совсем трюхнулась, она не может быть Шеей, потому что Шея не стоматолог, а медсестра. Но ведь Шея может быть родственницей стоматолога или жить у нее на даче! Мания преследования! У меня паранойя!

Ноги ватные, по щекам слезы, промокаю их шарфом.

Кажись, в доме, кроме врачихи, никого нет. Она – пенсионерка, простая тетка. Я даже усомнилась – настоящая ли врачиха. Однако тетка достала свои орудия пытки, протерла спиртом зеркальце и заглянула в мой рот, который с трудом открылся.

– Знаешь, детка, что у тебя?

– Абсцесс. У меня уже было.