Читать книгу "Камеи для императрицы - Алла Бегунова"

Однако на следующий Георгиевский бал 26 ноября 1770 года георгиевских кавалеров собралось гораздо больше. Это были участники двух знаменитых сражений при Ларге и Кагуле, случившихся летом того же года, где многотысячная турецкая армия визиря Халил-паши потерпела от русских поражение. Орден Св. Георгия 1-й степени № 1 получил Главнокомандующий генерал-аншеф граф Румянцев, орден Св. Георгия 2-й степени № 1 — генерал-поручик Племянников, ордена Св. Георгия 3-й степени — бригадир Озеров, подполковник 1-го Гренадерского полка граф Воронцов и начальник артиллерии генерал-майор Мелиссино, ордена Св. Георгия 4-й степени — подполковник Сибирского карабинерного полка князь Волконский и поручик артиллерии Алексей Базин. С тех пор государыне угодно было сделать Георгиевский бал традиционным, проводить его именно 26 ноября и чествовать на нем георгиевских кавалеров, как новых, так и старых.

Абсолютно все установления царицы Светлейший князь Потемкин считал разумными и заслуживающими всяческой поддержки. Но в ноябре 1780 года он находился очень далеко от Санкт-Петербурга. Дабы способствовать укоренению хорошей традиции, он решил устроить Георгиевский бал в городе Херсоне. К тому времени сам Потемкин имел два белых орденских креста: 3-й степени за боевые действия при Килии и Измаиле — и 2-й степени — по итогам русско-турецкой войны. Его ближайший сподвижник по строительству города и крепости генерал-майор Ганнибал был также награжден Военным орденом, но только одной, 3-й степени, за взятие крепости Баварии в апреле 1770 года. К середине ноября в Херсон из Полтавы должен был приехать генерал-поручик Суворов, имевший знаки ордена 3-й степени за подвиги в Польше и 2-й степени за взятие крепости Туртукай в мае 1773 года. Оставалось найти кавалеров 4-й степени Императорского Военного ордена, и Потемкин немедленно отдал такой приказ Турчанинову.

К 5 ноября 1780 года управляющий канцелярией представил Светлейшему список из семи штаб— и обер-офицеров, удостоенных этой награды и служивших в полках пехоты и кавалерии, расквартированных не далее 150 верст от Херсона. Туда он также включил своего «однокорытника» полковника Ширванского полка Бурнашова, здраво рассудив, что более удобного случая повидаться, им, может быть, и не представится. По приказу Потемкина всем этим офицерам, приглашенным для участия в высокоторжественном официальном празднике, казна оплачивала дорогу в оба конца, питание и проживание в Херсоне в течение четырех дней и выдавала по 180 рублей каждому — «для обновления мундира».

Именной пригласительный билет на Георгиевский бал, подписанный Светлейшим и снабженный печатью его канцелярии, что давало право не только танцевать на празднике, но и остаться на банкет после него, давно лежал на туалетном столике Анастасии Аржановой. Его принес еще в первый свой визит Турчанинов. Тогда она находилась в постели. Коллежский советник поговорил с ней буквально десять кинут. Он поздравил ее с возвращением, вручил этот самый билет, попросил приступить к написанию отчета о поездке и сказал, что сегодня к госпоже подполковнице прибудет личный врач Светлейшего князя, армейский хирург 2-го класса Иоганн Шмидт.

Анастасии в тот момент было все равно, кто будет ее лечить. Немного сведущая в медицине, она поставила себе диагноз: посттравматический синдром, общий упадок сил, депрессия. Глафира не отходила от барыни, но пока ее домашние средства в виде настоев и примочек из лекарственных растений, молитв и оберегов, легкого восстанавливающего массажа помогали мало. Анастасия говорила себе, что время — лучший лекарь, и не могла избавиться от воспоминаний, которые бередили сердце и душу.

Все еще видела она перед собой караван-сарай в деревне Джамчи, низкий потолок мастерской, цепи и веревки, свисающие с крючьев, бешеный взгляд Лейлы, лицо Казы-Гирея, искаженное злобной усмешкой. Она удивлялась, что потом сумела проехать девять верст верхом на Алмазе и в монастыре святого Климента тоже держаться с присутствием духа. Ночью они отправились из Инкермана в Балаклаву. Анастасия вместе с Глафирой сидела в экипаже, и тут горничная, взглянув на нее, в тревоге сказала:

— Матушка барыня, да ведь у вас жар!

— Ладно, потерплю, — отмахнулась она. — Лишь бы фрегат был на месте и в городе не ждала нас засада…

В Балаклаве, небольшом городке, раскинувшемся на берегу живописного залива, жили, в основном, греки: рыбаки и моряки. Экипаж русской путешественницы промчался по тихим улицам, не вызвав ничьего интереса. На пристани Анастасия убедилась, что фрегат «Слава» с белым Андреевским флагом на корме уже стоит примерно в ста саженях от берега. Оттуда сразу спустили две шлюпки, и госпожа Аржанова села в первую. Командир фрегата лейтенант Новиков во флотском форменном кафтане из белого сукна с зелеными обшлагами, лацканами и воротником приветствовал соотечественницу с безупречной военно-морской вежливостью.

Погрузка заняла более трех часов. Всех татарских лошадей, за исключением Алмаза, продали тут же, в порту. Экипаж и повозку, сняв с колес, перевезли на корабль. Ближе к вечеру «Слава» подняла основные паруса на фок— и грот-мачте и вышла в открытое море. Анастасия стояла у фальшборта и смотрела, как берега Крыма исчезают в легкой дымке. Вдруг у нее закружилась голова. Если бы князь Мещерский не подхватил ее, то она упала бы на палубу фрегата, потому что в следующий миг потеряла сознание…

Но Турчанинов был прав, советуя ей засесть за служебный отчет о поездке, причем — подробнейший, описывающий с самого начала ее путешествие. Анастасия велела Глафире принести бумагу, чернила, гусиные перья. Так она переместилась из каравал-сарая — в город Гёзлёве, на постоялый двор «Сулу-хан», а затем — в турецкую баню, воспоминания о которой невольно вызвали у нее прилив крови к щекам.

Хирург 2-го класса Иоганн Шмидт пришел после обеда. Он оказался человеком средних лет, полным, вполне добродушным и весьма разговорчивым. Он достал из маленького саквояжа металлический стетоскоп и попросил Анастасию раздеться. Следов от кнута у нее на плечах уже не было, а разрез, сделанный кинжалом-бебутом, превратился в красновато-белый длинный шрам, заметно выделявшийся на ее матовой коже.

— Где ви полючил это ранений? — спросил хирург, приставляя стетоскоп к ее груди.

— Упала с лестницы, — ответила Анастасия.

— О! — Немец сверкнул на нее круглыми стеклами своих очков. — Больше никогда не подходить к такой ужасний лестниц! Еще полдюйм, и сердце бы пропал…

— Постараюсь, доктор.

— Ви — красивий женщина. — продолжал Шмидт, прослушивая ей легкие и одновременно разглядывая шрам. — Совершенно не надо вам никакой лестниц, посылайт ее к черту!

— Увы, не могу.

— Шрам будет весь жизнь, теперь ничего не поделать.

— Очень плохо.

— Если носить только закрытий платье, — сказал хирург, — это никто не узнайт.

— Да… — Она сокрушенно вздохнула. — Но такая примета!

— Ведь не на щеке… — Немец лукаво улыбнулся. — Шрам увидит тот, кого ви полюбит. Потому любовь станет страшний вещь для вас. Берегитесь от нее…

Балагуря и подшучивая подобным образом, Иоганн Шмидт закончил осмотр. Никаких новых лекарств он не прописал, лечение Глафиры признал правильным, сказал, что выздоровление — близко, и обещал зайти через три дня. Анастасия приготовила для него десятирублевую ассигнацию в конверте. Хирург ответил, что гонорар за этот визит уже получил, и от денег наотрез отказался. Она вспомнила слова полкового лекаря Ширванского пехотного полка Калуцкого о долге врача: если после его посещения больному стало хуже, это не врач, а шарлатан. Господин Шмидт был хорошим врачом. Он сумел повлиять на ее настроение и отвлечь от мрачных мыслей.