Читать книгу "Ради милости короля - Элизабет Чедвик"

– Нет, важно! – закричала она вне себя от ярости и нестерпимой боли. – Возможно, не для вас. Для мужчины рубашка – это просто рубашка. Но для жены, которая ее сшила, которая плакала над ней и кололась до крови, это намного больше, чем… чем долг. – Ида вскочила.

Когда Роджер протянул к ней руку, она выставила ладонь, чтобы остановить его.

– Нет! – отрезала она. – Мне нужно собраться с духом. Оставьте меня в покое.

Ида удалилась в спальню и задернула занавеску. Глаза наливались слезами, но она знала, что должна дать выход чувствам и двигаться дальше, выплакаться и казаться спокойной.

Роджер последовал за ней, отдернул занавеску.

– Я бы остался, если бы мог, – произнес он с ноткой раздражения, отчего Ида вздрогнула. – Но, давая клятву верности Ричарду, я обещал служить ему в подобных обстоятельствах, и кем я стану, если нарушу свой обет? Все слезы мира ничего не изменят.

– Знаю, – печально ответила Ида. – Но по крайней мере я могу выбирать, плакать мне или нет.

Он развернул ее и грубо притянул к себе:

– Вы полагаете, когда я покину вас завтра, мне захочется унести с собой воспоминание о ваших слезах?

– А может, мне нужно, чтобы вы унесли именно это воспоминание, – парировала она, превозмогая боль.

Они стояли совсем близко, задержав дыхание. Ида подумала, что сейчас Роджер отвернется и уйдет. Отчасти ей хотелось этого и чтобы ее горе стало всеобъемлющим, но он лишь схватил ее крепче и жарко поцеловал, и она ответила, так что их дыхание смешалось.

– Я скажу вам, какое воспоминание я хочу унести, – произнес он. – Более того, покажу.

Роджер подхватил жену на руки и увлек в супружескую постель.

* * *

Рано утром, еще в серых сумерках, Ида наблюдала, как Роджер удаляется от Фрамлингема со своим отрядом рыцарей, оруженосцев и священников, везя вещи на вьючных лошадях. Он не взял повозку, желая выиграть время. Гуго гордо стоял рядом с матерью, вскинув голову и по-мужски засунув руки за пояс, хотя Ида знала, что через час он снова станет мальчиком и будет гонять мяч или скакать на лошади наперегонки с друзьями.

Ида была не в силах улыбаться, но подняла руку в ответ на прощальный салют Роджера. Она не видела его лица, когда он скакал прочь, но чувствовала его напряжение и вспоминала о часе, который они провели вчера днем в спальне, и обо всем, что не было произнесено, но было сказано на интимном языке прикосновений. Роджер тоже не улыбался. Все, что у них осталось, – зловещее равновесие, необходимое, чтобы идти по тонкому канату над острыми ножами внизу, часть которых они выковали сами.

Когда последняя лошадь выехала за ворота Фрамлингема, гусак поспешил через двор, шипя и гогоча, словно преследуя незваных гостей. В другой раз столь комичное зрелище изрядно повеселило бы зрителей, но сегодня никто не смеялся.

Глава 31

Сэндвич, август 1193 года

Сильный шквальный ветер окрасил волны в серый цвет и подернул мраморными разводами белой пены. Море билось в борта и брызгало солью. О настоящем шторме речь не шла, но Роджер знал, что в пути будет сыро и холодно, а тех, кто подвержен морской болезни, вывернет уже через пару часов. Сам он не слишком страдал от нее, разве что при очень сильной качке.

Прибывший юноша встал рядом с Роджером, глядя на свежеоснащенный и нагруженный провизией корабль. Плечи подростка поднимались и опускались в такт учащенному дыханию, и у него был вид почуявшей добычу борзой. В возрасте почти четырнадцати лет Уильям Фицрой служил оруженосцем в доме юстициария Джеффри Фицпитера, пока ему не приказали стать заложником при выкупе единокровного брата.

На юноше была котта из роскошной шерсти, окрашенной сернистым колчеданом и усеянной серебряными жетонами. Подбитый мехом плащ скрепляла круглая серебряная брошь на плече, а ноги были обуты в мягкую красную кожу – красивую, но непрактичную, по мнению Роджера. Его собственный наряд состоял из прочных вещей, способных пережить превратности путешествия, а сапоги были сшиты из грубой воловьей шкуры, щедро навощенной для защиты от дождя и моря.

Роджер был искренне рад, что Ида не знает о судьбе юноши и не сходит с ума от беспокойства. Прощание с мужем далось ей нелегко, и, увидев, как жена отреагировала на требование Лонгчампа отдать Гуго, он решил не говорить ей, что Уильям тоже в списке заложников. Меньше знаешь – крепче спишь.

– Нам пора на корабль, – произнес Роджер.

Сухо кивнув, юноша направился к сходням. Он высоко держал голову, надменно глядел на окружающих. Роджер понимал, что паренек пытается спрятать страх, как понимал и то, что его собственные сыновья и дочери никогда бы не повели себя подобным образом. Их учили быть вежливыми со всеми, вне зависимости от положения, поскольку это и есть истинный признак благородства. Юноша держался так, словно общение с нижестоящими могло его запятнать.

Роджер собирался предложить Уильяму познакомиться с матерью и единоутробными братьями и сестрами, но его внимания постоянно требовали более важные вопросы, связанные с управлением государством и правосудием. Устроить встречу не было ни времени, ни возможности, тем более что сам он испытывал в отношении ее двойственное чувство. Проще было сказать «когда-нибудь», чем сделать.

Ступив на палубу и взглянув на выход из гавани, Роджер увидел над морем тяжелую серую пелену дождя.

– Нас ждет малоприятное плавание, – сообщил он юноше, присоединившись к нему под навесом. – Найдется ли у вас в багаже более прочная обувь?

Уильям нахмурился.

– Сапоги для верховой езды, – ответил он, скривившись при мысли о смене изящных красных туфель на столь непритязательную обувь.

– Предлагаю надеть их, если хотите сберечь туфли для императорского двора. Морская вода подействует на них как соль на слизняка. Впрочем, мне все равно, – пожал плечами Роджер. – Моим ногам сырость не угрожает. А вы выбирайте, кем хотите быть – щеголем или хорошим солдатом.

Уильям покраснел. Он вытянул ногу и задумался: остаться модником или проглотить гордость и выбрать практичность. Роджер притворился, будто отвернулся, но продолжал наблюдать, поскольку в решении юноши отразится его характер и станет понятно, как с ним обращаться.

Наконец паренек тяжело вздохнул, позвал слугу и отправился менять мягкий красный сафьян на простую воловью кожу. Роджер промолчал, щадя его гордость, но поклялся, что еще заставит Уильяма Фицроя пить эль из деревянной кружки.

Когда прилив пошел на убыль, моряки отдали концы и пустились в открытое море. Юноша покинул навес, чтобы понаблюдать за их действиями, и вернулся, только когда дождь зарядил сильнее, а ветер задул порывами. Его навощенные сапоги намокли, но по общему безмолвному соглашению об этом не было сказано ни слова.

Корабль боролся с зыбью, словно мощный конь, тяжело ступающий против ветра. Роджер сел на пол, застеленный промасленным холстом и толстым слоем овечьих шкур. Рыцари пустили по кругу фляги с вином, а повар Роджера подал хлеб, сыр и куски холодной жареной дичи. Уильям ел и пил со всеми, но продолжал морщить нос, как будто грубая пища недостаточно хороша, но так уж и быть. Роджер смирился с его поведением. Это все равно что обучать жеребенка, которого уже начал объезжать наездник с другим подходом. Роджер вовлек юношу в разговор, не уступая ему, но и не осаживая.