Читать книгу "Левый глаз - Сергей Лифанов"

Простукиваю плитки стены. Шеф точно сказал мне, под какой плиткой находится тайник – ряд, номер, цвет, и все такое. А я забыл, конечно. Думал о чем-то своем в этот момент. Но это не так страшно. Интуиция заменит мне информацию. Всегда успешно заменяла. Это не раз спасало меня в неприятных переделках.

Ага, похоже, это здесь – плитка отзывается пустым звуком. Размахиваюсь, бью кулаком, плитка разлетается на осколки. Запускаю руку в образовавшуюся дыру. Вот оно: пальцы нащупывают холодную костяную ручку.

Трость, вот что там находится. Обычная, довольно толстая трость с изогнутой ручкой. Трость черная, ручка белая – сделана из слоновой кости. Хорошо. Люблю красивые вещи. Тем более, что эта вещь должна оказаться еще и полезной. Приятно вдвойне.

Дергаю пальцами безобразный шпингалет и дверь тут же распахивается. Одутловатая физиономия толстяка плавает в испарениях. Губы его мучительно скривлены, в вытаращенных глазах написано: "Умираю!". Слегка упираюсь тростью в его грудь, отодвигаю, чтобы освободить себе проход. Очередь в коридоре выросла человек до десяти. Оглядываю их. Все они скоро познают удовольствие. Проще говоря, доберутся до туалета. Что ж, человеческие удовольствия произрастают из контрастов, и существуют недолго, пока не умерло воспоминание о ситуации. Эти люди скоро получат свое маленькое удовольствие.

Моего клиента среди них нет. Я не знаю, как он выглядит, не знаю пока про него вообще ничего. "Раз-два-три-четыре-пять, я иду искать. Кто не спрятался – я не виноват". Я найду его обязательно. Куда он денется? Я осмотрю всех людей в этом пивном клубе и сам решу, кто мой клиент. А потом он подтвердит мои слова, расскажет о том, чего хочет от меня.

Все люди чего-то хотят. И у каждого есть сокровенное, невыполнимое желание. Но иногда исполняется и такое – невыполнимое. Это бывает тогда, когда человек заслуживает право на исполнение своей мечты. А кто решает, заслужил ли он это право? Мой шеф, конечно. Только он.

Музыканты старательно вышибают известковую пыль из древних стен. Играют они совсем неплохо. Это, если не ошибаюсь, классические блюзовые вещи. Музыканты стараются исполнять их как можно ближе к оригиналу. Никакой импровизации, все импровизации были сделаны Мадди Уотерсом тридцать лет назад. Нота в ноту, слово в слово, удачное копирование интонации. Не так просто скопировать настоящий черный вокал, но у парня, поющего в микрофон, получается достаточно хорошо. Хотя сам он – далеко не черный. Он высокий и белокожий, русые волосы завязаны сзади в хвост, на лице выращены усики и микроскопическая бородка. На парне длинный синий камзол непонятной эпохи, расшитый серебряными вензелями. Черные джинсы обтягивают голенастые журавлиные ноги. Ковбойский сапожок с блестящим металлическим мыском отбивает по полу ритм. Парень похож на мушкетера, взявшего в руки электрогитару. Глаза его полузакрыты, он прижимается губами к овальному микрофону и кажется, что он облизывает шоколадное мороженое. Его шумное придыхание слышно в перерывах между хриплыми словами. Это звучит чувственно, звучит так, как и должно звучать в блюзе.

Он молодец, этот парень. Он нравится мне. Может быть, это мой клиент?

Нет! Они играют слишком громко. Мои клиенты не могут так издеваться над моими ушами. Это просто свинство!

Сейчас они исполняют "One Bourbon, One Scotch, One Beer"[12]. На маленькой сцене находится еще трое музыкантов. Старый человек играет на губной гармошке, маленькое его личико с острым носом втиснуто в седой ореол пышных волос и большой круглой бороды. На нем ковбойская шляпа. Губная гармошка тонет в его желтых проникотиненных усах, когда он извлекает из нее рыдающие трезвучия. Человек слегка пьян, он покачивается, когда делает проходы в толпу зрителей, и черная пуповина шнура тянется от его гармошки, соединяя ее с плацентой усилителя. Человек купается в обожании слушателей, каждый норовит дотронуться до него рукой.

На контрабасе играет высокий полный парень. Его черные кудрявые волосы взбиты в высокий кок, а бакенбарды наползают на толстые щеки. Он несколько высокомерен, снисходительно относится к публике. Он словно говорит своему рослому инструменту: "Мы самые большие здесь, дружище! Давай покажем этим дилетантам, на что мы способны. Конечно, они не поймут всего, что услышали, но пусть хотя бы осознают, что присутствовали при рождении великого".

У контрабасиста хорошая техника, но он слишком выкладывается, извлекает чересчур много звуков из длинных толстых струн. Он забивает остальных музыкантов, но никто не замечает этого. Ничего страшного, он просто молод. Нужно играть блюз десятки лет, чтобы почувствовать его душу.

Ударник в углу грохочет как молотилка, именно он создает здесь такой адский шум. Я не вижу его из-за тарелок и барабанов, только палочки мелькают в воздухе. Я прекрасно понимаю, в чем дело: этот барабанщик из другой оперы. Он – рок-музыкант и делает слишком много брейков. Я вообще не понимаю, как он умудряется держать ритм. Я бы просто отключил ему звук, остальные трое великолепно справятся и без него. Впрочем, это их дело. Возможно, я выскажу им свое мнение после концерта, если у меня останется время.

Оглядываю зал. Сидячие места все заняты, а мне так нужно посидеть и съесть что-нибудь. И даже выпить. Длинный деревянный стол в углу, заставленный стаканами и облитый пивом. Длинная лавка у стены, полностью засаженная людьми. На самом краю ее находится как бы трехэтажный сэндвич: внизу его находится парень, а на коленях у него в два слоя сидят две девицы. Мне становится жалко лавку. Удивительно, как она выдерживает такой вес?

Пожалуй, они уступят мне место. Мебель надо беречь.

Я подхожу к ним, нагибаюсь, чтобы они лучше слышали мой голос.

– Самое время отлить, – говорю я.

Я собираюсь сказать еще что-то, но и этого вполне достаточно. Девицы вскакивают, как ошпаренные, их переполненные мочевые пузыри дирижаблями взлетают к самому горлу. Они мчатся к туалету, расталкивая всех плечами, боятся расплескать драгоценную жидкость. Парень говорит "О-о", на лице его написано смущение. Он бы тоже рад побежать, но ноги его затекли, отдавленные двойным слоем подружек. Он в затруднительном положении.

Я подаю ему руку и помогаю встать.

– Не волнуйся, – я ободряюще улыбаюсь ему, словно выписываю индульгенцию. – Ты успеешь, телки займут тебе очередь.

Он благодарно кивает мне и ковыляет к уборной. Сам виноват, нечего взваливать на себя такую тяжесть.

Сажусь на освободившийся край скамьи, облокачиваюсь на стену. Она протерта до голых кирпичей, лоснится. По крайней мере, мне не грозит измазать известкой пальто. Беру салфетку, лежащую на столе, о трываю от нее кусочки, сворачиваю их в аккуратные шарики и вставляю их в уши.

Так лучше. Намного лучше.

Я люблю блюз, и мне в целом нравится, как играют эти ребята. Но слух надо беречь.

– Девушка! – Я щелкаю пальцами и официантка не спеша пробирается ко мне. – Это вот что такое?