Читать книгу "Алмазы Джека Потрошителя - Екатерина Лесина"

Улицы Лакхнау вымощены драгоценными камнями. Я падаю на колени и пытаюсь вырвать их из оправы мостовой, но камни не поддаются. Я сдираю ногти и кожу, стесываю пальцы в тщетной попытке добыть хотя бы один, самый крошечный алмаз, и бессильный, начинаю рыдать.

– Отчего ты плачешь? – Она всегда появляется неожиданно.

У нее лицо Мэри и рыжие волосы. На ней белое платье в красных кровяных пятнах. Порой они складываются в узор, порой остаются лишь пятнами.

– Я не могу вытащить камень! – жалуюсь я детским голосом.

Она качает головой и отворачивается. Уходит. Я бегу следом. Кричу:

– Стой!

Не слышит. Я должен позвать ее по имени. Но у смерти тысячи имен! И я просто бегу, пытаясь не выпускать ее из виду.

– Пожалуйста!

Она останавливается на углу Бак-Роуд. Я убивал на этом месте. И тут же оставил Абберлина. Он еще дышал, но…

– У меня не было другого выхода!

Обхожу ее, пытаясь заглянуть в лицо.

– Или он, или я! Думаешь, он оставил бы меня в покое? Нет! Зато я оставил в покое город! Мне больше не хочется убивать! Не хочется, ты это понимаешь? И значит, он победил!

Смерть смеется, но из глаз ее сыплются слезы, прозрачные, разноцветные, они на лету превращаются в алмазы. Я собираю их с земли.

Желтый. Синий. Красный. И зеленый тоже.

Камни возвращают меня в реальный мир, не обрывая нити размышлений.

Зеленый я продал, ведь нам с Мэри нужен дом попросторней. А красный и желтый оказались с трещинами. Пришлось разделить. Я попросил сделать моей саламандре красные глаза, а ювелир предложил изготовить и перстень в том же мотиве.

Что ж, идея неплоха. Своего рода память о том, что Абберлин выжил в пламени Лакхнау, а я – в огне собственного безумия.

У него есть заказчик и на синий камень, серьги вроде бы… продать? Оставить? Пока не решил. Не хочу думать о том, хватает иных забот: скоро дитя Мэри появится на свет. Я знаю, что будет оно светловолосым и светлокожим, но… пусть так. У меня появилась возможность вернуть долг.

Это больше того, на что я мог рассчитывать. Еще бы Смерть оставила меня в покое. Возможно, когда-нибудь… я очень надеюсь. И надеюсь, что Кэтти жива.

Море врезалось в берег. Волна за волной летели по камням, оставляя в зазорах песок и ленты водорослей. Здесь пахло гнилью и рыбой, а еще дымом – на скалах жгли костры. Чуть выше вздымалась в небеса башня-маяк. Сложенная из красного кирпича, она выделялась на фоне серого моря и серого же неба.

– Мама! Мама! – Фредди выскользнул из объятий и понесся по берегу.

Летели брызги и мелкие камни, кричали чайки.

– Он у вас такой непоседливый, Кэтти, – покачала головой миссис Эмори. – Небось характером в отца пошел.

– Да.

Кэтти затолкала рыжую прядку под чепец. А порыв ветра стер слезы.

– И хорошо. Я вот тоже гляну на своих и сердце отпускает, – миссис Эмори вытащила из корзины одеяло. Ее девочки, крупные, розовощекие, сноровисто помогали матери. Младшие расставляли приборы и снедь, старшая укачивала младенчика. – Оно-то и болит, что не вернется, не поглядит. А зато и ушел вроде бы не насовсем. Перед престолом Господним встретимся.

Она перекрестилась, добрая женщина. Миссис Эмори, как и все в этом крохотном поселении, были уверены, что новая хозяйка лилейного дома – Кэтрин Кейн – честная женщина, вдова военного, живущая на наследство. И Кэтти сама уже почти поверила.

– Мама! Сюда иди! Сюда! Скорей!

Фредди плясал на камнях. И шляпу опять подевал куда-то. На рыжих волосах блестела роса.

– Вы с ним не церемоньтесь особо, – миссис Эмори взяла младенца на руки, – мальчишкам крепкая рука нужна. Особенно таким, как ваш…

Фредди хохочет.

Нет в нем ничего от Абберлина. Наверное, так легче. Не видеть. Не вспоминать. Просто жить как получается. Рассказывать сказки про море, Индию и проклятые камни…

И однажды боль уйдет.

Часть 4

Заключительная

– Какой она была, Герман Васильевич?

– Необыкновенной.

Солнце в мокрых волосах. Капли воды на загорелом плече и белая ленточка нетронутой солнцем кожи. Розовый бантик купальника.

– Ты уедешь. – В ее голос вплетаются журчание речушки и птичьи трели. – И забудешь про меня.

Глупость. Разве возможно забыть про нее?

– Я буду тебя ждать.

Он срывает травинку и сплетает кольцо.

– Дай палец.

Она протягивает руку. Травяное кольцо подходит идеально. Герман срывает фиалку. Цветок – чем не драгоценный камень.

– Вот так.

Мила улыбается. У нее совершенно особая улыбка, не такая, как у других.

– Я приеду, – обещает Милослава, касаясь кольца губами. – Я никогда не оставлю тебя.

Она и вправду приехала, с огромной сумкой, с трехлитровыми банками маринадов, обернутыми свитерами и блузками. На дне – черное перелицованное пальто и прорезиненные калоши.

Герман встречал. И в городе не было ни рек, ни берега. Летели машины, спешили люди. Стояла на перроне Милослава в каком-то цветастом платьице с пояском.

– Видишь, я приехала. – Она обняла его смело, без стеснения. – Теперь мы будем вместе.

Заявление подали на следующий день. И Герман, расписываясь на бланке, думал о том, что, наверное, поспешил. Или нет?

Она ведь хорошая. И кольцо сохранила, то самое, из травы сплетенное.

Да и время подумать было. Целый месяц.

– И вы передумали? – Саломея щурится по-кошачьи.

– Да.

С каждым днем сомнения крепли, уж больно выделялась Милослава на фоне городских пейзажей и городских девиц.

Она не читала Ахматову. И ничего не знала о современной политической ситуации. Ее мировоззрение с крестьянской простотой проигрывало подчеркнутому нигилизму дев с философского факультета, а речь – изысканным переплетениям слов филологинь. И ведь когда-то это не имело значения.

Герман пошел бы в ЗАГС, ведь был человеком слова.

– Ты что, всерьез? – спросил как-то друг, в те времена именовавшийся лучшим. – Вот на этой женишься? Нет, ну я понимаю, сельский роман и все такое… но жениться…

– Я должен.

– Кому? Этой? Ну да мало ли, кто и кому чего должен… дай ей денег.

Это было нечестно. Но Герман смолчал.