Читать книгу "Философия без дураков. Как логические ошибки становятся мировоззрением и как с этим бороться? - Александр Силаев"

С позиции толерантности это наказание без вины. Индивид не несет ответственности за группу. По этой логике, например, Ломоносов, чьим именем сейчас назван основанный им Московский университет, не должен был получать образование. Он крестьянский сын – во-первых, из Архангельской губернии – во-вторых. Для XVIII века это слишком нижняя страта и слишком большая глубинка, чтобы априори отнести Ломоносова к необучаемым иксам. И в среднем – такие иксы, конечно, были слабообучаемы на фоне дворян. Все верно. Но икс не отвечает за кучу иксов, и поэтому у нас сейчас есть МГУ имени Ломоносова.

И еще один принцип: мы никого не трогаем первыми. Если у вас за стенкой лесбийская оргия или сектантский храм, единственное, на что можно пожаловаться, – это шум. Если оргии и моления проходят по-тихому, то претензий нет. Претензии типа «мне противно ходить с ними по одной земле» к рассмотрению не принимаются. Возможно, им тоже противно пользоваться с вами одним тротуаром. Но он достаточно широк, чтобы на нем можно было разойтись мирно.

Вот это толерантность. Пока человек не совершил преступления, на нем нет метки «преступник», пока не завалил экзамен, на нем не написано «двоечник» и т. д. И никого не должно волновать, чем он занят, пока не посягает на чужое тело, собственность или внимание (поэтому, например, шуметь и спамить нельзя, а славить Сатану можно, если осторожно – пока не начали шуметь, спамить и приносить в жертву чужих кошек). Если одним словом, то это все про свободу и сопряженную с ней ответственность. Если иксы настолько агрессивны, что в два раза чаще совершают преступления, чем в среднем, и настолько тупы, что в два раза чаще попадаются, то их доля среди зэков будет в четыре раза больше, чем доля среди всего населения. Это не дискриминация. Это жизнь.

А политкорректность – это про равенство. Там априори считается, что все люди родились настолько равными, что любое неравенство в распределении чего бы ни было – это всегда случайность, несправедливость и должно быть устранено. Неважно, что мы распределяем – место в вузах или в тюрьме. Если доля иксов среди заключенных в четыре раза больше, чем среди населения в целом, то это значит, что иксов ущемляют в правах. Не они ущемляют права других, грабя, насилуя и убивая интенсивнее, чем здесь принято. Все равно дискриминируют их. «Позвольте, но это объективный факт, они чаще совершают преступления». – «Ну и что? Как известно, все люди родились равными. Склонность к преступлению – это лишь неудача и обделенность. Возможно, они росли в худших условиях, бедные родители, плохое образование и т. д. Нельзя, чтобы им продолжало не везти. Больше оправдательных приговоров иксам!»

Аналогично рассуждали бы с приемом в вуз или на работу. Все пропорции, какие только можно изобрести, должны быть соблюдены. Женщин должно быть, как и мужчин. Квота для инвалидов, квота для наркоманов, квота для клептоманов. Я немного утрирую – квоты для наркоманов и клептоманов, кажется, пока еще нет. Но это ведь тоже по сути инвалиды, только менее очевидные.

Человек родился с определенными склонностями, и теперь он диабетик. Человек родился с немного другими склонностями, и теперь он алкоголик. Люди сочувствуют диабетикам в большей мере лишь потому, что они приятнее в общении. Но если вы правильно решаете философскую задачку о свободе воли, то в вашем ответе будет написано «невиновны» и про тех, и про других. Заметьте, где мы спорим. Не в этом месте. В этом месте все невиновны, но это ничего не меняет.

Нет оснований относиться к человеку иначе, чем на основании того, что он за человек.

Это не банальность, по нынешним временам это почти скандальная истина. Если мы будем считать смягчающими обстоятельства плохую наследственность, трудное детство, отсутствие образования и т. д., мы в итоге учтем все. Но если учесть все факторы таким образом, мы сведем баланс любого поступка в ноль. За ним просто не окажется того, кто его совершил. Причем любого поступка, не только плохого. Есть поведение, за которое в итоге дается Нобелевская премия. Но если оттуда тоже вычесть все факторы, мы получим тот ноль, который не вправе ни судить, ни награждать.

Вероятно, это логический предел алогичного учения о политкорректности. Нет того, кто совершает преступление. Нет того, кто совершает открытие. Всем полагается одинаково. По два кубометра счастья в одни руки, всем, даром, и пусть никто не уйдет обиженным. Если счастье на складе кончилось, можно отвесить всем по два кубометра несчастья – главное, чтобы поровну. Но если социальные различия все-таки неустранимы (сложно представить общество, где одни не сидели бы в президиуме, пока другие сидят в КПЗ), их лучше всего разыгрывать в лотерею. Все равно ведь реальных заслуг и проступков нет. Можно за кражу со взломом присудить стипендию. Можно за спасение утопающих дать два года условно. Вероятно, именно такой мир будет пределом справедливости разбираемого мировоззрения.

В крайней форме это мало кто поддержит, как мало тех, кто поддержит патриотизм на стадии «адольф гитлер». Поэтому идут означенной дорогой, просто не доходят до конца. Останавливаются по настроению. Респектабельный профессор останавливается чуть пораньше, Пол Пот делает еще несколько шагов по направлению к идеалу.

Глава 54

Постмодерн: произвольная пирамида

Главная акула. – Леденцы за 456 тысяч долларов. – В чем фокус. – От перемены мест сумма не меняется. – Диктатура случая.

Есть сравнительно безобидные сферы, где подход добился большего, чем он добивается в среднем. Как уже сказано, не бывает постмодернистской инженерии или постмодернистского менеджмента – везде, где эффективность желательна, наглядна, четко и быстро измерима, великих уравнителей не пускают на порог. Но в сфере современного искусства, кажется, многое получилось. Конечно, там нет равного дележа славы и гонораров, сама природа искусства как масштабируемой деятельности это исключает. Но если успех разыгрывать в лотерею с элементами коррупции, это будет максимальным приближением к их идеалу равенства из возможных.

Под современным искусством здесь понимается не музыка, кино и литература, а производство артефактов (полотно ценой в 300 тысяч евро, инсталляция за миллион фунтов). Наличие массового зрителя, слушателя и читателя всегда немножко притягивает к земле. Людям нравится то, что им нравится, и это не так-то легко варьировать. Критики и продюсеры предпочли бы определять успешность фильмов без участия зрителя. Но их полномочий не хватает, разве что совсем в элитарной области, то есть где зрителей и читателей почти нет и они не путаются под ногами.

А вот что касается артефактов, то рынок настолько специфический, что это не вполне рынок. Большая часть покупок на нем рассматривается скорее как инвестиция, чем предмет личного потребления. То есть покупатель не столько спрашивает себя «нравится ли это мне?», сколько спрашивает эксперта «сколько это стоит?». Клиент слышит ответ и полагает, что в будущем у цены нет оснований стать ниже, а выше – может быть. Во-первых, инфляция, во-вторых, артефакт начнет обрастать историей, повышающей капитализацию, в том числе благодаря той покупке, которую он сейчас совершает. Что при этом может быть артефактом? Практически что угодно.