Читать книгу "Судьба российских принцесс. От царевны Софьи до великой княжны Анастасии - Елена Первушина"

10 (23) марта в Царское Село вернулся Николай Александрович. Камердинер императрицы Алексей Андреевич Волоков вспоминает: «Около 10 часов утра собрались во дворце и нестройно встали в вестибюле какие-то офицеры. Дежурный по караулу офицер вышел наружу. Через некоторое время от железнодорожного павильона подъехал автомобиль Государя. Ворота были закрыты и дежурный офицер крикнул:

— Открыть ворота бывшему царю!

Ворота открылись, автомобиль подъехал ко дворцу. Из автомобиля вышли Государь и князь Долгоруков (генерал-адъютант Свиты).

Когда Государь проходил мимо собравшихся в вестибюле офицеров, никто его не приветствовал. Первый сделал это Государь. Только тогда все отдали ему привет.

Государь прошел к императрице. Свидание не было печальным. Как у Государя, так и у императрицы, на лице была радостная улыбка. Они поцеловались и тотчас же пошли наверх к детям.

Скоро Государь вернулся назад и приказал мне узнать, приехали ли во дворец прибывшие с ним из Ставки герцог Лейхтенбергский, Нарышкин и Мордвинов. От графа Бенкендорфа я узнал, что они «не приехали и не приедут». (Все трое, как только сошли с поезда, отправились по домам.) Я доложил Государю, точно передав слова графа Бенкендорфа.

— Бог с ними, — был ответ царя».

Пришедшее к власти Временное правительство во главе с Керенским приняло отставку государя. Регентом назначили младшего брата Николая, Михаила. Однако на следующий день он тоже заявил о своем отречении. Когда Пьер Жильяр, гувернер цесаревича, рассказал своему воспитаннику об этом, тот растерянно задал вопрос, который, вероятно, задавали себе в тот день многие жители России: «Кто же тогда будет царем?».

— Не знаю, — ответил наследнику Жильяр. — Возможно, пока никто.

* * *

Заключение в Александровском дворце продлилось до 1 августа. Девочки медленно выздоравливали, стали выходить на прогулки. Жизнь шла довольно мирно, члены царской семьи пытались найти для себя какие-то занятия, чтобы отвлечься от мрачных мыслей о будущем.

Татьяна Евгеньевна Мельник-Боткина, дочь лейб-медика Николая II Евгения Сергеевича Боткина, жившая вместе с отцом в Царском Селе, вспоминает: «Весной Его Величество с дочерьми очищали парк от снега, а летом они все вместе работали над огородом, причем неутомимость Его Величества так поразила солдат, что один из них сказал:

— Ведь если ему дать кусок земли и чтобы он сам на нем работал, так скоро опять себе всю Россию заработает.

Безобразно было отношение публики, собиравшейся в эти часы около решетки парка, облеплявшей ее со всех сторон и провожавшей каждое движение Великих Княжон и Его Величества насмешками и грубыми замечаниями. Конечно, попадались и такие, которые с болью в душе шли еще раз посмотреть на обожаемую Семью, но их было не больше одного-двух человек.

Первое время по возвращении в Царское Село Его Величество по требованию правительства был отделен от Ее Величества, и им разрешено было видеться только в обеденные часы, когда в столовой присутствовали офицеры и нижние чины охраны…

…Жизнь во дворце протекала тихо… Их Высочества принялись за уроки, но так как учителей к ним не допускали, за исключением тоже арестованного Жильяра, то эти обязанности Ее Величество разделила между всеми. Она лично преподавала всем детям Закон Божий, Его Величество — Алексею Николаевичу географию и историю, Великая Княжна Ольга Николаевна — своим младшим сестрам и брату английский язык, Екатерина Адольфовна Шнейдер — Великим Княжнам и Наследнику — арифметику и русскую грамматику, графиня Гендрикова — Великой Княжне Татьяне Николаевне — историю, доктору Деревенко было поручено преподавание Алексею Николаевичу естествоведения, а мой отец занимался с ним русским чтением. Они оба увлекались лирикой Лермонтова, которого Алексей Николаевич учил наизусть, кроме того, он писал переложения и сочинения по картинам, и мой отец наслаждался этими занятиями.

Разрешалось два раза в день выходить на прогулку в сопровождении часовых или, как я уже говорила, на садовые работы.

Развлечение доставляли книги и переписка с друзьями и родственниками; свите иногда разрешались свидания с родными, но в присутствии часовых. Переписка тоже очень теряла, т. к. каждое письмо с обеих сторон прочитывалось не только комендантом Дворца, но даже дежурным офицером, а иногда и солдатами».

* * *

В середине июля Керенский решил увезти царскую семью в Сибирь. На 1 августа назначили отъезд.

О последней ночи Николая и его семьи в Александровском дворце сохранились воспоминания искусствоведа и художника Георгия Крескентьевича Лукомского, который должен был «принять» дворец от имени новой власти. Он пишет: «В Царском была тишина. Многие, конечно, знали (через прислугу дворца), что отъезд назначен на наступающую ночь, но, повторяю, спокойствие в городе царило полное.

…В это время в Александровском дворце вся семья, уложив вещи (в течение 7 дней), буквально «сидит на чемоданах» в полукруглом «бальном» зале, выходящем окнами в парк. Прислуга, еще в ливреях, страшно расстроена. Плачут. Слышны заглушенные рыдания. 2 ½, 3, 4, 4 ½ часа утра… Светает. Запели птицы. Первые лучи солнца окрасили верхушки деревьев. Прекрасен на заре желто-белый дворец Гваренгиев с колоннадой, единственной в своем роде в мире: светлые тона его стен так гармонируют с сиренево-розовым небом… …Четыре-пять закрытых автомобилей. Первый предназначен Николаю II, сыну и жене. Второй — для дочерей…

…Из дверей появляется невзрачная сугубо — на сей раз — печальная, густо обросшая бородой, в форме полковника, фигура Николая II. Под руку с ним — бывшая императрица. Медленно, качаясь (от усталости и волнения), спускаются они по пандусу. Николай берет под козырек: «Здорово, молодцы», — чуть слышно отвечают: «Здравия желаем, господин полковник». За ними, вприпрыжку, выросший неожиданно, — бывший наследник. Бледен. Шутит. Балаганит. Далее — сестры. Худенькие, бледные, остриженные… серо, даже бедно одетые — в пелеринках, жмутся одна к другой. Жеста, геройского движения, позы царственной (вели-то, как на плаху) ни у кого! Садятся в автомобили. Отъезжает первый. В окошечке его, что сзади, вижу в слезах императрицу. Перекрестила оставшихся на балконе, свою бывшую челядь (или дворец?)…

…Подымаемся по пандусу.

Величественно, с моноклем в глазу, граф П. К. Бенкендорф встречает меня: «Передаю Вам по поручению власти весь дворец». Пропускает меня вперед. Идет за мной. Обходим в сопровождении всей прислуги (человек 10–15) все апартаменты. С планом их я познакомился ранее.

…Отдохнув с 10 до 12 часов, прихожу с бароном Штейнгелем во дворец. И что же? Занотти, камер-юнгфрау бывшей императрицы, одна, в спальне и будуаре (половина бывшей императрицы) «сгребает» все вещи и ссыпает их в ящики.

Как смели, кто разрешил? Не отвечая (по-русски не понимает или прикидывается), вынимает розы из вазочки и бросает в корзину.

Собираю все нервы: «Запрещаю! Все это — историческое, национальное достояние, — говорю я ей. — Никакой уборки. Это будет музеем. Листик календаря не должен быть сорван, цветы уберут позже в оранжереи. Букеты тоже на месте оставить»… Немедленно было приступлено к фотографированию (на цветных автохромах Люмьера) всех комнат. После 3–4 дней начата была опись всего видимого (ящики шкафов, стол были опечатаны личными печатями Николая II и Александры Федоровны). Вскрыты они были много позже по распоряжению Наркомпроса Флаксерманом, Кимелем, Шаусе, Телепневым, в присутствии 10 человек служителей (при составлении акта). Таким только образом удалось сохранить (по сей день) неприкосновенными почти все апартаменты. С собой взяли: Николай очень мало, я бы сказал, ничего. Даже личные вещи, подарки детей — оставлены. Александра Федоровна, напротив, взяла все ценности…»