Читать книгу "Августейший бунт. Дом Романовых накануне революции - Глеб Сташков"

Генерал Рузский рассказывал, что телеграмму Николая Николаевича «государь прочел внимательно два раза и в третий раз пробежал. Потом обратился к нам и сказал: “Я согласен на отречение, пойду и напишу телеграмму”»[477].

Отречение Николая II – большая и сложная тема. Существовал ли «заговор генералов» или все они лишь под влиянием обстоятельств решили, что царю нужно отречься? Не буду в это вдаваться.

Рассмотрим лучше другой вопрос. Известно, что сначала Николай II собирался отречься в пользу сына. Но в последний момент передумал и, «не желая расставаться с любимым сыном нашим», передал «наследие наше брату нашему великому князю Михаилу Александровичу».

Вот что писал по этому поводу известный политик и юрист Владимир Набоков (отец писателя): «Наши основные законы не предусматривали возможности отречения царствующего императора и не устанавливали никаких правил, касающихся престолонаследия в этом случае… И так как, при таком молчании основных законов, отречение имеет то же самое значение, как смерть, то очевидно, что и последствия его должны быть те же, т. е. – престол переходит к законному наследнику. Отрекаться можно только за самого себя… Поэтому передача престола Михаилу была актом незаконным»[478].

Великий князь Сергей Михайлович говорил Милюкову, что «все великие князья сразу поняли незаконность акта императора»[479]. Лидер кадетов начинает фантазировать, будто Николай II нарочно так поступил, чтобы, когда смута уляжется, взять свои слова об отречении назад. Конечно, фантазии приват-доцента Милюкова, всю жизнь величавшего себя профессором, нас мало интересуют.

И все же остается загадкой – знал ли Николай II о незаконности акта отречения? Этого мы уже никогда не узнаем.

Вслед за Николаем II «отрекся» и Михаил Александрович. Ставлю кавычки, поскольку манифест Михаила никак нельзя назвать отречением. «Принял я твердое решение в том лишь случае воспринять верховную власть, если такова будет воля великого народа нашего», – говорится в этом акте. Михаил призывает всех граждан подчиниться Временному правительству «впредь до того, как созванное в возможно кратчайший срок на основе всеобщего, прямого, равного и тайного голосования Учредительное собрание своим решением об образе правления выразит волю народа».

Как известно, матрос Железняк не дал Учредительному собранию высказаться об образе правления. Так что, с точки зрения нас, монархистов, республика в России не учреждена до сих пор.

Один за другим великие князья присягали на верность новой власти. Некоторые по необходимости, но кое-кто и вполне искренно. Повсюду царила атмосфера безумного энтузиазма, и мало кто понимал, что Февралем 17-го запрограммирован Октябрь. Впрочем, даже сегодня не все это понимают.

Павел Александрович, Кирилл Владимирович и Николай Михайлович в газетных интервью наперебой клеймят падший режим. Особенно усердствует последний. 8 марта его встретил Палеолог: «После полудня, проезжая по Миллионной, я замечаю великого князя Николая Михайловича. Одетый в цивильный костюм, похожий с виду на старого чиновника, он бродит вокруг своего дворца. Он открыто перешел на сторону Революции и сыплет оптимистическими заявлениями. Я его достаточно знаю, чтобы не сомневаться в его искренности, когда он утверждает, что отныне падение самодержавия обеспечивает спасение и величие России»[480].

Николай Михайлович не просто бродит вокруг дворца. Он нашел себе занятие – собирает у членов императорской фамилии отказы от прав на престол. 9 марта Бимбо докладывает об этом Керенскому. А также сообщает, что «моя лепта в каком угодно размере на памятник Декабристов обещана от всей души»[481].

Внук Николая I собирает деньги на памятник декабристам! Воистину сумасшедшие времена. Впрочем, говорили, что Бимбо даже подумывал о должности президента российской республики. Или, по крайней мере, о депутатском кресле в Учредительном собрании. И это тогда, когда под давлением Совета Временное правительство не утвердило Николая Николаевича в должности верховного главнокомандующего и подписало приказ об аресте Николая II.

Кстати, об отречениях, которые собрал Бимбо. Одним из аргументов противников Кирилла Владимировича в эмиграции был именно его отказ от прав на престол в марте 1917 года. Вообще говоря, Кирилл не отрекался. Он прислал телеграмму: «Всецело присоединяюсь к тем мыслям, которые выражены в акте отказа великого князя Михаила Александровича»[482].

Довольно быстро эйфория у великих князей прошла. В конце апреля уезжавший во Францию Палеолог снова встретил Николая Михайловича: «Как далек он от великолепного оптимизма, который он проявлял в начале нового режима! Он не скрывает от меня своей тоски и печали. Однако, он сохраняет надежду на близкое улучшение, за которым последует затем общее отрезвление и окончательное выздоровление.

Но… в голосе его слышится волнение.

– Когда мы опять увидимся, – говорит он мне, – что будет с Россией?.. Увидимся мы еще когда-нибудь?

– Вы очень мрачны, ваше высочество.

– Не могу же я забыть, что я висельник!»[483]

Самым благоразумным оказался Кирилл Владимирович. Он добился от правительства разрешения на выезд в Финляндию. «В июне 1917 года я с дочерьми отправился на поезде из Петербурга в Финляндию. Вслед за нами выехала Даки», – пишет он в своих воспоминаниях[484].

А теперь сравним это с мемуарами Александра Михайловича: «Великий князь Кирилл Владимирович… рассказал мне захватывающую историю своего бегства из Петербурга. Он перешел пешком замерзший Финский залив, неся на руках свою беременную жену великую княгиню Викторию Федоровну, а за ними гнались большевистские разъезды»[485].

Гнались, видимо, тоже по льду Финского залива. В июне!!!

Так в ответ на легенду о красном банте создавалась «контрлегенда» о героическом бегстве Кирилла с беременной женой на руках.