Читать книгу "Великая княгиня Рязанская - Ирина Красногорская"

В тот день ребёнок у богатой вдовы занемог: поросёнком верещал, и никому невдомёк – отчего. Мать, как полоумная, по селу бегала, на помощь звала. Понять её можно было: дитя единственное, другие едва ли появятся, немолодая уже.

Поскакали за Еввулой. Приехала. Крик ещё на подворье услыхала. В избу опрометью ворвалась. Глянула только на младенца, вроде и в руки его не брала, и сразу нож из-за пояса вынула.

– Резать? – спросила вдову.

– Режь! – ответила вдова, беспамятная. Да, так и сказала! Потом говорили послухи, одни, что промолвила будто: «Дело твоё», – другие, что промолчала, и все забыли – мать сама ребёнка держала. Еввула полоснула ножом – и сразу же к ране на шее припала.

– Вампирша! Вампирша! – Пичуга Степанова расталкивала столпившихся в дверях. – На ваших глазах кровь пьёт, а вы рты разинули. Вяжите её! – И первая то ли половик, то ли попону на Еввулу накинула.

Под этим тряпьём Еввула давилась, захлёбывалась кровью, невнятно бормотала:

– Пустите, пустите – младенец кончится.

Не пустили. Ребёнок был нужен только матери. Он больше не верещал…

Добрые, богобоязненные поселяне были рады, что не придётся рук обагрить. Желая поскорее искоренить чудовищное зло, они не подумали, что вершат беззаконие, что перед княжеским судом будут отвечать наравне с вампиршей.

В Переяславле их сразу же посадили в острог. Каждый день водили к дьяку на допрос… Лиходеи говорили одно и то же. Свою вину признавали, да и как было её отрицать, когда сама княгиня их застала. Не было причин сомневаться в их правдивости, но дьяк всё-таки оделил их зуботычинами и приказал недолго подержать на дыбе, для острастки.

Еввула тоже пребывала перед судом в остроге. Содержалась одна, как особа важная, да и подозревали её в преступлении нешуточном. Дьяки утверждали, что на их памяти подобного в княжестве не было, не сыскали записей о нём и в бумагах воеводского приказа, оставленных на вечное хранение.

Надзиратели смотрели на Еввулу с отвращением и ужасом. Не видевшие её соседки, обычные преступницы: воровки, девки гулящие и даже убийцы, – возненавидели лютой ненавистью – стучали в стену оловянными мисками, орали похабщину. За стенами острога вольные добропорядочные горожанки, сходясь, судачили о ней, приписывали знахарке такие богомерзкие деяния, о коих никогда не слыхали подьячие.

А по слободским площадям и кружалам ходила весёлая, красивая сказительница и добавляла страха историями о вампирах. Её слушали со вниманием и любопытством, но верили не всему. Говорила она, к примеру, что вампирам необязательно кровь пить, чтобы насытиться, есть такие, что единой жизненной силой питаются. Предлагала вспомнить супругов, из коих один, что называется кровь с молоком, другой на ладан дышит, а вскоре умирает. Вдовец, вдовица ли, новой парой обзаводится – и всё повторяется. Сомнения нет: здоровяк – вампир.

Да разве могли такому вдовцы и вдовицы поверить! А близкие их? Ведь что же получалось: несчастная вдовица, ребёнка которой Еввула погубила, – вампирша сама!

А из уст сказительницы истории так и лились. Бывает, говорила, встретятся двое незнакомцев на дорожке, в дверях ли кружала столкнутся, и словно холодом на одного от другого повеет, и ноги подкосятся у того, кто холод почуял, значит, второй – вампир.

– Может статься, – заключила она, – что и здесь, среди нас есть вампиры! – и победно сверкала синими глазищами. От их сини голубизна разливалась по её узкому лицу, оно казалось зловещим. «Уж не водится ли она сама с вампирами? – думали её слушатели. – Уж больно хорошо их повадки знает». Мужики в кружалах опасливо отодвигались друг от друга, а то и уходили прочь, оставив недопитую кружку, – от греха подальше.

Город пришёл в волнение. Осенние работы велись спустя рукава.

«Ох и мерзкая девка, – думала Анна, – одна всех взбаламутила – в острог бы её за речи лукавые, вредные. Так ведь не придерёшься к ним: ни на кого она, подлая, пальцем не указывает, великокняжеской семьи не задевает, бояр не поминает. Да и как упрятать её, когда она главный послух в деле? А не избавишься от неё, окаянной, новые выдумки будоражить народ будут».

Впервые пришла к мысли княгиня, что писклявый голосок сказительницы не уступает по воздействию набату. И испугалась – так много времени упущено, не счесть теперь, сколько бездельников, кормящихся россказнями, бродит по княжеству, не определить, сколько мыслей вредных посеяли они в умах слушателей. Хорошо, если Василий положил конец этому. Надо запретить сказителям свободно на людях болтать, пусть записывают истории, а подьячие проверяют с пристрастием, что полезно знать люду, что вредно для порядка в княжестве.

«А ведь Пичуга не своим умом до нелепицы этой дошла, – поняла Анна, – это Фёдор Курицын своей небылью её натолкнул».

– Дружок твой виноват в нашей беде! – сказала она Василию накануне суда.

– Брось, и без тебя тошно, – непривычно грубо отозвался он.

Анна проплакала всю ночь. Сожалела, что отняла Еввулу у лиходеев: только продлила ей мучения и себе добавила. Корила Василия, что не уступил, не позволил устроить побег. Он не возражал, не утешал и казался Анне спокойным. Это бесило её: выходило, что ни она, ни Еввула не были ему дороги, и значило, что он мог допустить, чтобы погубили Еввулу, а его признали наисправедливейшим князем.

6

Самая большая палата княжеского терема не вместила всех желающих присутствовать на суде. Стояли у открытых дверей, под окнами. Слободской люд, не допущенный и в Кремль, чтобы избежать какого-либо непорядка, толпился у Глебовских ворот.

В послухи напросилось чуть не всё Канищево, хотя не все могли видеть, что делала Еввула с младенцем. Истицей выступала не его мать, как все ожидали в Переяславле, а сказительница Пичуга Степанова. Держалась перед высоким судом безбоязненно, словно знала хорошо бояр, да и самого великого князя. Говорила красноречиво, убедительно о вампирах, кои представляют для княжества куда большую угрозу, чем иноземные захватчики. Про Еввулу не сказала ни слова, будто не из-за неё все собрались.

Анна отметила, что Пичуга очень хороша собой и наряд надела праздничный, чтобы выделиться: лазоревого цвета шёлковые шаровары, затканный серебром по лазоревому короткий парчовый кафтанчик, на чёрных волосах маленькая, луковичкой, шапка с лазоревым пером. Перо всё время подрагивало и словно испускало сияние. Анна встревожилась, что Пичугина красота может стать для судей главным доводом её правоты, в то время как Еввулин вид обернётся против той. Горемычная знахарка не пожелала переодеться к суду, хотя Анна послала ей хороший дорогой наряд, более скромный, конечно, чем татарское платье Галки.

«Надо узнать, что за покровитель у сказительницы, откуда у неё платье, какое княгине в пору носить только по большим праздникам? – размышляла Анна. – Курицын? А что, если он не Курицын – другой, – пронзила догадка, – задумал заговор против нашей семьи, и поимка Еввулы – начало? А там: докажут, что она вампир, и нас привлекут за потворство ей, за пособничество. На Рязанский стол посадят Ванюшу».