Читать книгу "Египетский манускрипт - Борис Батыршин"

Я, признаться, был озадачен, но отец – уже потом, в гостинице, – все мне растолковал. Поймите меня – в конце концов, всякие «Города Солнца» и «Новые Атлантиды» – штампы, существующие уже пару столетий. И «Пятьсот миллионов Бегумы» уже написаны, а нашу выдумку с такой легкостью проглатывает – и не кто-нибудь, а крупный ученый…

То-то и оно, что написаны. То есть на текущий, так сказать, момент это все представляется вполне правдоподобным. И чтобы все это превратилось в недостоверные, на уровне комиксов, стереотипы, понадобится еще лет сорок – пятьдесят. И такое объяснение необъяснимого как раз и соответствует местному менталитету – как менталитету 60–70-х годов двадцатого века соответствовали пришельцы и тарелочки. Каждой эпохе – свои сказки; и лишь когда лейтмотив этих сказок меняется, те, что были раньше, начинают казаться наивными и примитивными.

Так что в глазах немецкого археолога мы оказались «скаутами», разведчиками, посланцами Города, разыскивающими артефакты древних культур. Каковые и подвергаются в наших лабораториях всестороннему изучению. Вот теперь дошло дело и до наследия старика-египтянина. Мы-де получили сведения о нем, странствуя по Востоку, – и тут же явились в Александрию.

И – ни слова о Маалюле, монастыре и манускрипте! Хотя, может, немец и сам об этом знает; должен же был египтянин оставить какие-нибудь записи?

А он, оказывается, и оставил. Да еще и какие! Бурхардт поведал, что кроме «картотеки» в ковчеге хранилось письмо, собственноручно написанное древним ученым. Как нетрудно догадаться – на коптском языке. Суть его вкратце сводилась к следующему: автор, Абу ибн… кто-то там, сумел прочесть письмена, составленные древними, мудрыми обитателями нашего мира еще до Всемирного потопа, и, прочтя, ужаснулся. После чего многие годы изыскивал способ исчислить меру Добра и Зла, которые непременно принесут в подлунный мир знания, изложенные на металлических листах. И лишь потерпев неудачу – решился уничтожить собственноручно сделанный перевод. Мало того – вместе с ним истреблению подвергся еще и «ключ», позволивший прочесть данный текст, поскольку ничего общего с известными языками он не имеет, и скудный человеческий разум бессилен проникнуть в его тайну.

Далее следовали горькие упреки самому себе по поводу допущенной много лет назад неосторожности – оказывается, часть перевода, в том числе и фрагмент, содержащий этот самый «ключ», была оставлена «много лет назад, в далекой стране». Египтянин, правда, выражал надежду, что люди, на чье попечение были оставлены опасные тексты, увлечены лишь служением Творцу и, надо полагать, не проявят внимания к непонятной диковинке. И замечательно, поскольку в противном случае подлунный мир ждут неисчислимые бедствия.

Бедняга Бурхардт голову сломал, пытаясь понять, что это был за «ключ». Искал он, правда, лишь на загадочных пластинах, понадеявшись на свои бездонные знания лингвиста. Так что нам повезло: начни он, к примеру, искать следы самого египтянина – вполне мог и добраться до Маалюли. Стоило лишь рассказать хедиву, что хранится в его коллекции… при правильной подаче материала вельможа в лепешку бы расшибся. Но – немца подвела инерция мышления; человек, как правило, склонен решать любую проблему в ключе своего собственного опыта и упускает другие возможности.

В общем, промаявшись сколько-то лет с переводом загадочных надписей, немец вбил себе в голову, что кроме него ключ к этой тайне ищет кто-то еще. Тем более что косвенные подтверждения имелись – принимая дела в качестве хранителя собрания редкостей хедива, Бурхардт наткнулся на любопытную запись. В месяце Зуль-каада 1162 года Хиджры[75]некий «романец» покусился на собственность тогдашнего владельца коллекции, паши Египта, был схвачен и при большом стечении народа посажен на кол. Следуя к месту экзекуции, несчастный грязно ругался и пытался проповедовать насчет рая земного, от которого отказываются те, кто лишает его шанса добраться до означенного экспоната собрания. А также – грозил палачам явлением всемогущих мстителей. Что, разумеется, не возымело никакого действия – жизнь бедолага закончил на колу.

Вот этих самых «мстителей», а точнее – полномочных представителей настоящих владельцев «картотеки», и рассчитывал дождаться герр Бурхардт. И дождался – нас.

Когда немец назвал год по мусульманскому летосчислению, отец попросил уточнить дату по европейскому календарю. Это оказался 1789-й – и мы оба немедленно припомнили слышанный еще в Маалюле рассказ об итальянце, которого допустили к египетскому манускрипту. Дело было в 1783 году – видимо, еще шесть лет понадобилось бедняге на то, чтобы проследить путь ковчега от Маалюли до Александрии. Так что мы еще раз порадовались, что немецкому книжному червю не пришла в голову мысль проделать обратную операцию.

Теперь мы встали перед крайне непростой задачкой. С одной стороны, герр Бурхардт нам, в общем, доверял – и у нас имелись все шансы заручиться его содействием. С другой… если мы отделаемся общими фразами и исчезнем с горизонта, он уже не успокоится и, чем черт не шутит, докопается до истоков этой загадочной истории. Тем более что сделать это сейчас куда проще: достаточно проследить наш маршрут, который неизбежно приведет в Маалюлю, а уж там… в том, что посланец египетского вельможи сумеет убедить монахинь отдать ему драгоценный манускрипт, мы не сомневались.

Вечером в гостинице мы с отцом внимательно, слово за словом, припомнили весь разговор с Бурхардтом. Проще всего оказалось понять, что представлял собой ключ: вставки из символов в египетском манускрипте и совпадающие с ними по формату столбцы коптских букв были, скорее всего, двуязычными вариантами одного и того же текста. Пользуясь им, автор манускрипта и сделал перевод.

Мы немедленно нашли нужные кадры в фотокопиях. Оказалось, что «табличке» из загадочных символов 16 на 16 соответствует другая, 26 на 26, составленная из букв коптского алфавита. То есть двумстам пятидесяти шести значкам соответствуют шестьсот семьдесят шесть коптских букв.

Мы не могли сколько-нибудь точно сосчитать количество символов на металлических листах; но, зная приблизительно их число и располагая фотографиями одного образца, можно было, с известным допущением, оценить общее количество знаков. То же самое мы проделали и с фотокопиями манускрипта, а потом сличили полученные результаты. Если – ЕСЛИ! – наши предположения окажутся верны, то египтянин оставил в Маалюле перевод примерно пятой части «картотеки» – остального он сделать либо не успел, либо не захотел. Судя по тексту покаянного письма, опасность того, что содержалось на пластинах, египетский ученый смог оценить значительно позже, уже когда выполнил в Александрии полный перевод. Так что нам предстояло совершить ту же самую операцию – или отыскать того, кто сможет сделать это за нас.

Отец заявил, что в наших руках своего рода Розеттский камень. Я об этом камне никогда не слыхал, а если и слыхал – то пропустил мимо ушей. Привычка к Википедии, чтобы ей пусто было…