Читать книгу "Свет в августе - Уильям Фолкнер"

-- Что?

-- Не нравится мне, что путаюсь. И боюсь, запутает она меня совсем -вроде, как говорят, если глаза скосишь к носу, так потом и останешься... -Она смотрит в сторону. Не шевелится. Чувствует, что он наблюдает за ней.

-- Вы говорите, ребенка зовут не Джо. А как его зовут?

Она не сразу переводит взгляд на Хайтауэра. Потом поднимает глаза. И отвечает -- слишком быстро, слишком легко:

-- Я его еще не назвала.

И он понимает -- почему. Он будто видит ее впервые с тех пор, как вошел. Впервые замечает, что волосы ее недавно расчесаны и лицо тоже как-то посвежело, и видит наполовину прикрытые простыней, словно она сунула их туда впопыхах при его появлении, гребень и осколок зеркала.

-- Когда я вошел, вы кого-то ждали. Причем -- не меня. Кого вы ждали?

Она не отводит взгляда. В лице ее не заметно ни притворства, ни простодушия. Нет в нем также спокойствия и безмятежности.

-- Ждала?

-- Вы ждали Байрона Банча? -- Она по-прежнему не отводит взгляда. Лицо у Хайтауэра серьезное, твердое, ласковое. Но есть в нем та безжалостность, какую ей случалось видеть на лицах хороших людей, ей встречавшихся, -обычно мужчин. Он наклоняется и кладет ладонь на ее руку, которая поддерживает тельце ребенка.

-- Байрон хороший человек, -- говорит он.

-- Да, я это знаю не хуже других. Наверно, даже лучше.

-- И вы хорошая женщина. Будете ей. Я не хочу сказать... -- быстро поправляется он. И умолкает. -- Я не хотел сказать...

-- Я понимаю, -- говорит она.

-- Нет. Не это. Это неважно. Это пока ничего не значит. Все зависит от того, как вы потом этим распорядитесь. Собой. Другими. -- Он смотрит на нее; она не отводит взгляда. -- Отпустите его. Прогоните от себя. -- Они смотрят друг на друга. -- Дочь моя, отошлите его. Вы, наверно, почти вдвое его моложе. Но прожили вы вдвое больше него. Он вас никогда не догонит, никогда не сравняется с вами -- он потерял слишком много времени. И это -- его ничто -- также непоправимо, как ваше все. Он так же бессилен вернуться вспять и что-то сделать, как вы -- отменить сделанное. У вас мальчик -- не от него, от другого мужчины. В его жизнь войдут двое мужчин и только третья часть женщины, а он заслуживает хотя бы того, чтобы в его жизнь, тридцать пять лет не занятую ничем, вторглись -- если уж должны вторгнуться -- без двух свидетелей. Прогоните его.

-- Не мое это дело. Он свободен. Спросите его. Я его не держу.

-- В том-то и дело. Вы, вероятно, не удержали бы его, если бы старались. В том-то и дело. Если бы вы умели за это взяться. Впрочем, если бы вы умели, вы не лежали бы тут на койке с грудным ребенком. Так вы не хотите прогнать его? Не хотите сказать ему решительно?

-- Больше, чем сказала, я не могу сказать. Я ему пять дней назад сказала "нет".

-- "Нет"?

-- Он хотел, чтобы мы поженились. Сразу же. А я сказала "нет".

-- А сейчас бы вы сказали "нет"? Она смотрит на него с твердостью.

-- Да. И сейчас бы сказала.

Он вздыхает, большой, мешковатый; лицо у него опять усталое, безвольное.

-- Я вам верю. Вы будете говорить это, пока не убедитесь... -- Он опять смотрит на нее; опять его взгляд внимателен, пристален. -- Где он? Байрон.

Она смотрит на него. Немного погодя тихо отвечает:

-- Не знаю. -- Она смотрит на него; внезапно лицо ее становится пустым, словно его покидает что-то придававшее ему физическую определенность, твердость. В нем нет и тени притворства, настороженности или опаски. -- Он приходил сегодня утром, часов в десять. Не вошел. Подошел к двери, стоит и смотрит на меня. Я ведь его не видела с прошлой ночи, а он мальчика не видел, и я ему говорю: "Зайдите, посмотрите на него", -- а он поглядел на меня и говорит, все оттуда же, из-за двери; "Я пришел узнать, когда вы хотите с ним увидеться", -- я говорю: "С кем?" -- а он говорит: "Им, наверно, придется послать с ним помощника шерифа, но я сумею уговорить Кеннеди, чтобы он его отпустил", -- я говорю: "Кого? -- он говорит: "Лукаса Берча", -- я говорю: "Да", -- а он говорит: "Сегодня вечером? Вас устроит? -- и я сказала: "Да", -- и он ушел. Постоял там, а потом ушел. -- Она плачет, и Хайтауэр смотрит на нее с тем отчаянием, которое охватывает мужчину при виде женских слез. Она сидит выпрямившись, держа ребенка у груди, и плачет -- не громко и не горько, но с терпеливым и безнадежным смирением, не пряча лица. -- А вы меня пытаете, сказала ли я "нет", а я уже сказала "нет", а вы все пытаете, а он уже ушел. И я его больше не увижу.

Он продолжает сидеть, и она наконец опускает голову; тогда он поднимается и, положив руку на ее склоненную голову, думает Слава Богу, Боже, помоги мне. Слава Богу. Боже, помоги.

В лесу он набрел на тропинку к фабрике, которую протоптал Кристмас. Он не знал, что она существует, и теперь, поняв, куда она ведет, в ликовании своем воспринимает это как добрый знак. Он верит Лине, но хочет получить подтверждение ее словам -- просто ради удовольствия еще раз это услышать. Когда он приходит на фабрику, времени только четыре часа. Он наводит справки в конторе.

-- Банч? -- переспрашивает счетовод. -- Вы его здесь не найдете. Он сегодня утром уволился.

-- Знаю, знаю, -- говорит Хайтауэр.

-- Семь лет работал, даже субботними вечерами, а сегодня утром пришел и сказал, что увольняется. Никаких объяснений. Вечно с ними так, с деревенскими.

-- Да, да, -- подхватывает Хайтауэр. -- Однако они славные люди. И мужчины славные и женщины. -- Он выходит из конторы. Дорога в город ведет мимо строгального цеха, где работал Байрон. Он знаком с мастером Муни. Остановившись рядом с ним, он говорит. -- Я слышал, Байрон Банч у вас больше не работает?

-- Да, -- отвечает Муни. -- Уволился нынче утром. -- Но Хайтауэр не слушает; люди в комбинезонах наблюдают за потрепанным, странно сложенным, малознакомым господином, который разглядывает с восторженным любопытством стены, доски, загадочные механизмы, чье устройство и назначение он не способен понять и даже заучить. -- Если он вам нужен, -- продолжает Муни, -я думаю, вы найдете его в городе, в суде.

-- В суде?

-- Да. Сегодня заседает большой суд присяжных. Срочно созван. Чтобы вынести обвинение убийце.

-- Да, да, -- говорит Хайтауэр. -- Значит, его нет. Так. Славный молодой человек. Всего хорошего, всего хорошего, джентльмены. Всего вам хорошего. -- Он идет дальше, и люди в комбинезонах смотрят ему вслед. Руки он сцепил за спиной. Он шагает, спокойно и грустно размышляя: "Бедняга. Бедный малый. Нет и не может быть оправдания человеку, отнимающему у другого жизнь, и меньше всего -- должностному лицу, доверенному слуге своих сограждан. И если на это всенародно уполномочивают слугу закона, который знает, что его жертва -- называйте эту жертву как угодно -- ему зла не причиняла, чего же ждать тогда от обыкновенного человека, который убежден, что его жертва причинила ему зло". Он идет уже по своей улице. Вскоре показывается забор, вывеска; затем среди густой августовской листвы -- дом. "Итак, он отбыл, не зайдя ко мне попрощаться. После всего, что он для меня сделал. Принес мне. Да: дал, вернул мне. Можно подумать, что и это было припасено для меня. Но теперь уж, наверно, -- все".