Читать книгу "Киммерийская крепость - Вадим Давыдов"

— А что, не помешает мне орденок, — усмехнулся Ферзь. — Уважают у нас орденоносцев. А ты не молод ли, часом, такими понтами кидаться?

— Я молод, для чего надо. А для чего надо – стар. Ты же сам сказал – хватит. Будем торговаться, или что?

— Зачем тебе бикса?

— Фу, Николай Протасович. Ты же серьёзный, авторитетный человек. К чему эти глупые детские слова? Тем более, ты ни разу не чалился, зону если и топтал – так только в форме, в предбаннике. Или у кума в кабинете.

— Много знаешь. Бессонница не мучает? Меньше знаешь – крепче спишь.

— Так а я о чём? — светло улыбнулся Гурьев.

— Что ты там копаешь? Там нет ничего. Давно всё перерыли.

— А я глубже копаю, Николай Протасович. Очень, очень глубоко. И там, где я копаю – всегда что-то есть.

Всегда, подумал Гурьев. Всегда. И клад я уже нашёл. Только клад этот по карманам не рассуёшь, в Румынию или Турцию не сплавишь.

— И сколько это?

— А я не знаю. Знаю, что много. Очень много. Поэтому и говорю – полпроцента.

— Это не разговор. Половина. И сто тысяч.

— Сто тысяч? — удивился Гурьев. — Да это ж грабёж. Ну, впрочем, в сравнении с теми полпроцента, о которых я веду речь – это так, на булавки. А почему – сто? Это за шаланду потопленную, что ли?

— Мне так хочется.

— Я понял. Денег не будет, Николай Протасович. Бюджет прописан, я такую сумму изыскать просто не могу – нужны серьёзные обоснования.

— Какой ещё бюджет?!

— Ну, Николай Протасович, — Гурьев поднял температуру удивления на несколько градусов. — Это же государственное дело. У меня есть, конечно, определённая степень свободы, но после находки, а не до.

— Нужна девка – найдёшь деньги. Сто тысяч. Я сказал. А клад выкопаешь – тогда посмотрим на твои – скажем, десять процентов. Раз дело государственное.

— Три четверти процента.

— Пять.

— Один.

— Деньги когда?

— Десять тысяч – пятнадцатого. Сорок – двадцать второго. И пятьдесят – двадцать девятого. Я не хочу ничего – ни сложностей, ни неприятностей. Здесь же, в это же время. Можно через доверенное лицо.

— Смотри, Яков Кириллович. Кто нас обидит – трёх дней не проживёт.

— Нас, Николай Протасович, — усмехнулся Гурьев. — Нас.

— Ага, — прищурился Ферзь. — Нас, значит. Интересно. А я слыхал, будто всех придавили, как следует.

— Трава и бетон ломает, Николай Протасович.

— Ну-ну. Куришь?

— Курю.

— Закуривай. Только не спеши.

Ну, вот, подумал Гурьев, разглядывая лицо Ферзя, пару дней я могу перевести дух. Это хорошо, что ты жадный. Это радует. При любом раскладе – я выиграл пару дней. Больше мне не нужно. А потом я тебя удавлю, красавец. Ты уж не обижайся.

Гурьев медленно, чтобы никого не спровоцировать на нежелательные эксцессы, под цепким взглядом Ферзя выудил из внутреннего кармана пиджака портсигар, зажигалку и закурил, с наслаждением пополоскал дымом рот. Чуть приподняв подбородок, с силой выпустил струю дыма вверх. Ферзь достал свои папиросы, но, прежде чем закурить, принюхался:

— Не мой табачок-то.

— В поставщики метишь? — приподнял брови Гурьев.

— У меня табак – не махра. А что за дела у тебя с жидами? — вдруг поинтересовался Ферзь. — Арон за тебя сказал. А ты – не похож ты на жидка.

— Я ни на кого не похож, Николай Протасович, — улыбнулся Гурьев. — Ты поэтому тут со мной и сидишь, разговоры задушевные разговариваешь.

— Ишь ты. Соображаешь. Интересно, интересно. Кто ж тебя на меня вывел? Танька нашептала, небось?

— А что? Эта дурочка что-то знает?! — изумлению Гурьева не было предела. — Да ну, Николай Протасович. Не держи меня, как говорится, за фрайера. У меня источники другой пробы. Кстати, ты меня с румыном своим познакомь, есть к нему разговор.

— А это ты о чём?!

— Не о чём – о ком. Николай Протасович, ты же умный мужик. Ты зачем в такое непотребство полез? Сдай румына, а сам гуляй себе дальше. Или боишься его?

— Ты говори-говори, да не заговаривайся, — проскрипел Ферзь, сверля Гурьева глазами. — Тебе-то что до этого?

— Я тебе сказал: мне тишина нужна. Сам его уберёшь или мне заняться?

Ферзь откинулся на спинку стула и сложил на груди руки. Посмотрев на Гурьева из-под бровей, шевельнул челюстями и кивнул. Купился, купился, удовлетворённо подумал Гурьев. Серьёзный-то ты серьёзный, но примитивный, как инфузория-туфелька. Но это замечательно. Просто здорово. Терпеть не могу сложностей.

* * *

Гурьев вышел из ресторана, осмотрелся. Убедившись в отсутствии хвоста, нырнул во двор и спустя минуту был уже в кабинете заведующего предприятием общепита. Гав-гав, собачка, а замочек-то так себе, от честных людей, — Гурьев сложил отмычку, снова превратившуюся в «Монблан», сунул в нагрудный карман, поднял трубку телефона. Заодно проверим, как работает коммутатор, — и набрал номер.

— Алло, командир, — прокашлявшись, приветствовал его Шульгин.

— Алло, боцман, — усмехнулся Гурьев. — Доложи обстановку.

— Всё путём, командир. Все спят без задних ног.

— Это радует. Сиди, боцман, бди. Я буду разом.

— А у тебя что?!

— У меня всё в цвет, Денис, — Гурьев вздохнул. — Раз я с тобой калякаю, значит, всё в цвет у меня. Отбой тревоги, старичок.

Гурьев повесил трубку на рычаг, мазнул платком по ней и дверным ручкам, вытирая «пальчики», покинул кабинет заведующего и зашагал на квартиру. Домой. Домой.

Сталиноморск. 14 сентября 1940

Утром Гурьев направился в синагогу. Успел как раз к «Шма[92]». Увидев его, раввин и Крупнер переглянулись, и Арон радостно крякнул и сверкнул глазами. Едва дождавшись окончания молитвы, он, позабыв про свою степенность, подлетел к Гурьеву и вцепился ему в локоть:

— Ну?!

— Ты же видишь, дядя Арон, — улыбнулся Гурьев. — Жив я, здоров, и даже выспался.

— Ох, Янкеле, — Крупнер прикрыл на секунду глаза, качнул головой. — Не рано ты победу-то празднуешь?

— Я не праздную, дядя Арон, — Гурьев стёр с лица улыбку, как нарисованные акварелью усы. — Ни победу, ни труса. Я передышку получил, мне это сейчас очень важно и нужно. Вот такое дело.

— И дальше?

— Дальше? Дальше много всего будет, дядя Арон. Давай присядем, разговор вот есть.