Читать книгу "Совдетство - Юрий Поляков"

Зато бабушка Аня, услыхав мое предложение, аж подпрыгнула от радости:

– Ой, давай, давай!

– Мам, не смеши народ! – насупилась тетя Клава.

Но старушка, нацепив на нос мутные очки, уже рассматривала принесенный букварь.

– Глянь, козлик ну точно как у нас в Деменщине был. Яшкой звали. Я же так в школу хотела пойти, плакала, просилась… А как от хозяйства отлучишься? Мать с утра до ночи в поле, у соседа батрачила, весь дом с младшими на мне… А зимой – одни валенки на троих, по снегу босиком за семь верст не добежишь!

– Как это – одни валенки?

– Да вот так…

– И как же вы жили?

– Хорошо жили. Корова была, козы, куры… А в лаптях все, кроме старосты, почитай, ходили.

– А после революции?

– После революции другое дело! Как с голоду припухли, в Москву подались. Когда я на заводе работала, звали меня в школу. А тут сначала Мишка, потом и Клавка родились. Куда там учиться! Да еще Тимофея Дмитриевича, сердечного, трамвай зарезал…

– Как?

– А вот так: он же в деревне привык спьяну куражиться – ляжет посреди села, песни горланит, а телеги его объезжают со всем уважением. Драчун был тот еще! Как наши парни с фабричными стенка на стенку сходились, его всегда наперед выставляли. Разбаловался. А у трамвая рельсы – вот и не объехал…

– Мам, и охота вам на старости лет дурью маяться курам на смех! – надулась тетя Клава. – Помирать же скоро!

– А вот помру грамотной, глядишь, на том свете и зачтется!

Бабушка Аня на удивление быстро запомнила все буквы, к тому же многие она знала по вывескам «Хлеб», «Мясо», «Вино», «Продукты», «Хозтовары», «Одежда»… И уже скоро мы читали с ней по складам: «Луша мала», «Мама ушла», «У Муры усы», «У Мары трусы…» За чтение я ставил бабушке четверки и даже пятерки, которыми она особенно гордилась и показывала тете Клаве, но та, наоборот, почему-то сердилась и называла наши занятия «цирком шапито». Однако я упорно ходил в Рубцов переулок два раза в неделю. Вскоре бабушка читала по складам, не отдельные слова, а целые предложения и даже стихи. Путалась, конечно, запиналась, но сама себя тут же поправляла:

                               Котик усатый                               По садику бродит,                               А козлик рогатый                               За котиком ходит…

Как-то заглянула в комнату, чтобы занять пшена, Лия Давыдовна. Увидев, как мы с бабушкой, голова к голове, склонились над букварем и читаем по складам, соседка рассмеялась от удовольствия:

– Ах, какой же ты, Юрик, молодец! Бабушку на буксир взял. Тянешь к знаниям. Ну, просто пионер-герой. Чистой воды – Павлик Морозов!

Когда он вышла с пшеном, тетя Клава, сузив без того маленькие глазки и подозрительно глянув ей вслед, проскрипела:

– Мам, ты поняла?

– Что, Клавк?

– Глумится она над тобой.

– С чего это ты взяла?

– А с того! При чем тут Павлик Морозов?

– Его кулаки убили, – напомнил я.

– Во-от! Надсмехается она над тобой!

– Отстань! Не мешай учиться:

                               И лапочкой котик                               Моет свой ротик,                               А козлик седою                               Трясет бородою.

Только вот с письмом у нас сразу не задалось. Во-первых, бабушка решила, что рисовать по линейкам буквы еще легче, чем читать букварь, она торопилась, брызгала чернилами, ставила кляксы и сердилась на перья, которые вместо прямой волосяной линии выводили толстую, как сарделька, загогулину. А усидчивостью бабушка не отличалась, сколько помню, всегда сновала между кухней и комнатой.

Во-вторых, у нее не гнулись два пальца на правой руке – средний и указательный. Когда ей было лет десять, она в поле порезалась серпом, а йода и зеленки тогда ни у кого не было. Начался антонов огонь – по-нашему, заражение крови. Отвезли бабушку в соседнее село к фельдшеру, но тот закричал на них: поздно, ничего нельзя сделать, зовите попа – соборовать! Но позвали знахарку-мордовку. Она сначала обмазала воспаленную руку теплым коровьим навозом, обернула мешковиной, дала выпить горького травяного отвара и велела так лежать два дня, пока от пота тюфяк не наволгнет. Потом старуха потребовала белой муки и свежих яиц. Их принесли прямо из-под кур. А за крупчаткой пришлось к соседу-мироеду бежать. Замесила мордовка тесто, как будто на лапшу, обмазала им бабушку с ног до головы да и запекла…

– Как это так – запекла? – обалдел я.

– А как хлеб запекают! Истопила печь, вымела угли с золой да и в под меня всю запихнула.

– Куд-а-а?

– В печку.

– Я думал, так только в сказках бывает. Разве человек в печку влезет?

– Эге! Еще и место останется. Мылись-то раньше в печи. Это тебе не ванна! Смоешь золу и как заново родился!

Потом знахарка отколупала с тела хлебную корочку, завязала в тряпицу, велела отнести на кладбище и зарыть, а бабушке дала сладкий травяной отвар, после которого она беспробудно спала два дня, и когда встала, жар прошел, рука не болела, только два пальца скрючились навсегда.

– Но зато я с того света вернулась!

– Ну, это понятно: мне гайморит тоже в поликлинике теплом лечили, – согласился я. – А вот зачем корку на кладбище закапывать?

– Чтобы смерть обмануть… Внучек, ты мне двойку не ставь, я буду стараться!

– Хорошо, так и быть – «тройка» с минусом.

– Поставь старой дуре тройку с плюсом! – приказала тетя Клава, когда бабушка снова метнулась на кухню. – Жалко тебе, что ли?

– Не могу. Оценка должна соответствовать знаниям, – твердо ответил я в точности как Ольга Владимировна.

Но потом у «первоклассницы» резко испортилось зрение, в глазах замелькали мушки. Одна, крупная, как слепень, норовила усесться как раз на те буквы, которые нужно было прочитать. И стало не до учебы.

…Я положил тетрадку на этажерку, глянул на ходики, обомлел и вскочил, чтобы бежать в парикмахерскую, но тут в комнату влетела со скворчащей сковородкой бабушка Аня: масло в чугуне еще пузырилось, чуть шевеля ноздреватые ломти жареного хлеба, искрящегося сахарной посыпью.

– На-кась, только не обварись! Присядь – подавишься!

– Я опаздываю!

– Стой, я тебе с собой заверну.

…Обжигая язык хрустящим сладким хлебом с молочной мякотью внутри, я прыгал через ступеньку, понимая, что могу безнадежно опоздать и тогда очередь придется занимать заново. Ногой открыв дверь, я выскочил на улицу и в ужасе застыл: на старушечьей лавочке у подъезда как ни в чем не бывало сидели давешние хулиганы. «Морячок» также крутил в пальцах финку, а «второгодник» наматывал на кулак ремень. И снова вокруг ни души: хоть кто бы вышел прогуляться… Нет, работает страна, план дает, коммунизм строит, а железнозубый участковый Антонов на своем мотоцикле ищет преступность в другом месте.