Читать книгу "Высшая каста - Иван Миронов"

Пытать Мозгалевского никто не собирался, да и нужды в том не было. Пока его везли на Петровку, он уже сдался, мысленно со всем согласился и все признал. Мозгалевский пытался даже сочинить мотив убийства Блудова, вспоминая причины их стычек и обид. И вот он уже возненавидел покойного, убедив себя, что непременно желал его смерти.

«Но ведь это бред! Никто мне не сможет пришить убийство, которое я совершил во сне. Я просто схожу с ума! – Мозгалевский, словно рыба, шевелил перекошенным от отчаяния ртом. – Все им рассказать, пусть разбираются. Пусть найдут и арестуют, наконец, всю эту адскую лабораторию. Надо сообщить журналистам, – крутилось в голове Владимира. – Но что будет с Аленушкой? Ее надо спасать, ей нельзя нервничать. Увезти ее далеко, куда не дотянется ФСБ».

Между тем машина въехала во двор легендарного здания МУРа, и Мозгалевского подняли на третий этаж. В кабинете, куда завели арестованного, он смог подробно рассмотреть всю следственную группу из трех вполне еще молодых людей и девушки. За главного здесь заправлял Жмурко в модной клетчатой рубашке и бирюзовом галстуке, обрывавшемся за три пуговицы до ширинки. Подполковник был лыс, имел черные густые брови, похожие на жирных капустных гусениц, и бриллиантовое кольцо. Его коллега, пока еще капитан, отличался полуоткрытым ртом с оттопыренной нижней губой и широким ремнем с пряжкой в виде диснеевского Гуффи. В подмастерьях у славных муровцев трудилась девушка с невероятным задом и мрачными нарядами, делавшими ее похожей на снежную бабу возле проходной химкомбината.

У Флоры Комиссаровой, так звали эту чернявую сотрудницу, безымянный палец правой руки был затянут золотыми кольцами, должными демонстрировать востребованность женщины.

«Даже у этой твари есть семья, – завистливо всхлипнул про себя Мозгалевский. – Я же потерял, так и не обретя».

– Ну что, Владимир Романович, сам все расскажешь? Глядишь, с пыжика соскочишь, – миролюбиво начал подполковник.

– С какого пыжика? – голос Мозгалевского, несмотря на все усилия сохранять хладнокровие, дрогнул.

– С пожизненного! Хотя мораторий на смертную казнь не сегодня-завтра отменят. Рассказывай, маньячило, как и за что убивал.

– Понимаете, – Владимир осекся, но решение было принято. – Это яд. Но я сам лично его не убивал. Это был не я, а тот был не он.

– Какой, на хрен, яд, сука?! – вскипел майор. – Ты же одну зарезал, другую придушил, и то не до конца. Она же живьем догорала. Еще результаты по изнасилованию должны прийти.

Мозгалевский счастливо выдохнул. Значит, дело не в Сталине, значит, задержание – ошибка.

– Когда было совершено преступление? – с деловитым энтузиазмом Мозгалевский перебил следователя.

– Сегодня, приблизительно около часу ночи, – проскрежетал Жмурко.

– Сегодня? Ночью? У меня же алиби! – ободренно воскликнул Мозгалевский. – Вчера ночью я отвозил в роддом невесту, ее положили на сохранение. Она может подтвердить, дежурный врач может подтвердить.

Следователи недоуменно переглянулись.

– В какой роддом? Имя, фамилия невесты? – процедил подполковник.

– Алена, – выдохнул Мозгалевский.

– Ну, дальше, – нетерпеливо задергал пальцами следак.

– Ну, Алена… Фамилия, фамилия… – Мозгалевский замер.

– Адрес роддома, фамилия! – Жмурко краснел от напряжения.

– Я… я не помню. Я очень нервничаю. Я сейчас скажу…

Владимир вдруг понял, что не знает фамилии своей будущей жены, что абсолютно не помнит, куда вчера отвозил Алену. Память упрямо отказывалась возвращать имена будущих тестя и тещи. Даже родной любимый облик Алены сознание размывало в бледное полуживое пятно. От бессилия Мозгалевский дико сморщился, сильно ударив себя кулаком по лбу.

– У меня что-то с головой. Это амнезия, это все от препаратов…

– Вызывай нарколога, – приказал Жмурко Комиссаровой, – пассажир по ходу тепленький.

– Вы неправильно поняли, – взмолился Мозгалевский. – Мне в Мавзолее вкололи в голову психотропное вещество, и что-то произошло с моей памятью.

– Послушай, животное, – Жмурко наклонился к задержанному. – Если ты решил вот так просто съехать на дурку, то очень ошибся. Если ты и сойдешь с ума, то только от того, что тебя будут насиловать таджики в самой вонючей камере «Матросской тишины». Зачем ты девок замучил?

– Каких девок? Ну, скажите мне, – простонал Мозгалевский.

– Вот этих, – следователь швырнул на стол фотографии с изуродованными огнем лицами.

Мозгалевский ясно вспомнил страшный давний-давний сон про червей. «Вера, Инесса, Дорогомиловская улица, 21-й дом, код 15к1891». Каждая подробность, выплевываемая памятью, раскаленным клеймом жгла душу Мозгалевского. Почему он помнит сон, который видел так давно, накануне их первого свидания с Аленой? Этот сон, дохлые шлюхи, Сталин, Берия, Жуков, лоботомия в Мавзолее! Это бред, кошмарный сон! По-другому и быть не может. Памятное бессилие вытягивало из груди лишь тихий безумный стон.

Мозгалевский очнулся в камере. Наверное, закрыли ночью. Ему казалось, что живой свет кончился сутки назад. Он был уверен, что сошел с ума. Как ни странно, но эта мысль смирила и успокоила. Вера в собственное безумие все расставила на свои места, предав стройную логику тому, что происходило. Единственное, что возвращало Мозгалевского к мрачному сюрреализму действительности, – трепет перед любимой семьей. Несмотря на обжигающий страх за состояние беременной Алены, в своей невесте Мозгалевский был уверен. Он знал, что Алена не отступит и не предаст, никогда не поверит следствию.

Как только он зашевелился на шконке, дверь открылась и его перекинули в соседнюю камеру. В новую «хату» он вошел сломанным маятником, инстинктивно кивнув в электрический сумрак, размывающий лица постояльцев.

Мозгалевский молча рухнул на нары.

– Слышь, чо за беда? – захрипело из глубины камеры.

– Жена беременная, одна осталась, – прошептал себе под нос Мозгалевский.

– Не одупляешь? Приняли, говорю, за что? – требовательно и по-хозяйски продолжал незнакомец. – Наркоша, бл…?

– Нет, наверное, – вслух размышлял Мозгалевский. – Говорят, убил я.

– А чего обморок такой? Крови боишься? – по-лошадиному гоготнул собеседник, поддержанный еще двумя голосами.

– Проблемы со здоровьем. – Мозгалевский судорожно пытался найти в голове какой-нибудь подходящий диагноз, чтобы избавиться от назойливых соседей.

– Пассажир-то тепленький, – размышлял вслух невидимый в камерной чаще сокамерник. – Угасятся колесами, черти сладкие, и людей мочат.

– Звать-то тебя как, Вася? – снова раздался командный голос.

– Меня? Владимир, – пробормотал Мозгалевский.

– Кого замочил-то, Вова?

– Никого. Не я это.

– Не сухарись, братан. Эту шнягу ментам втирай. А здесь перед тобой порядочные арестанты. Спросим с тебя за фуфло, как с понимающего.