Читать книгу "Что за рыбка в вашем ухе? - Дэвид Беллос"

Можно ожидать, что двуязычный читатель способен оценить, передает ли перевод значение оригинала. Но может ли такой человек, как бы умен и чуток он ни был, с уверенностью утверждать, что этот немецкий перевод Бодлера оказал на него такое же воздействие, что и стихотворение Бодлера на французском? Проверить подобное заявление в принципе невозможно, а с моей точки зрения это просто бессмысленная цепочка слов. Даже на меня Бодлер на французском в разное время производит разное впечатление, а спектр эффектов, которые он оказывает на читательскую аудиторию в целом, наверняка еще шире. Какому из них должен быть эквивалентен эффект перевода?

Правда о художественном переводе заключается в том, что переводы несравнимы с оригиналами, точно так же как два художественных произведения несравнимы между собой и как индивидуальные прочтения романов и стихов могут быть «измерены» только при обсуждении с другими читателями. Задача переводчика — находить соответствия (не эквиваленты) для тех единиц, из которых строится произведение, в надежде, что объединение этих соответствий породит новое произведение, пригодное в целом для замены оригинала.

Вот почему приведенная в этой книге версия Дугласа Хофштадтера стихотворения Клемана Маро — перевод. В ней найдены соответствия многим (хотя и не всем) семантическим, стилистическим и формальным особенностям оригинала. Вы можете не восхищаться ею — это ваше право. Но нельзя утверждать, что это не перевод, на том основании, что общий эффект от нее или какая-то ее часть или свойство не эквивалентны оригинальным.

Находить соответствия можно с помощью тех же средств, которые позволяют что-то перефразировать на родном или иностранном языке.

Какое соответствие считать удовлетворительным — вопрос спорный, тут нет жестких правил. Достоверно лишь одно: соответствие не может совпадать с тем, чему соответствует.

Если вам нужно полное совпадение, нет проблем. Читайте оригинал.

29. Отбивка границ: чем перевод не является

Переводчики делают все то же самое, что и обычные люди, говорящие на родном языке. Но хотя все эти действия и могут выполняться в ходе перевода, их не всегда имеет смысл считать переводом. Перевод — это не просто использование ресурсов естественных языков; он обладает специфическими особенностями. В этой книге я постарался рассказать, какие особенности у него есть теперь и какие были раньше.

У переводов, как и у самих языков, нет жестких границ; их границы так же размыты, как и у многих других видов искусства. Скрипач может вставить собственную каденцию или модифицировать чью-то, оставаясь при этом исполнителем концерта ми минор Мендельсона. Актер может в отдельных случаях менять слова роли, но играть при этом все того же персонажа. Так же и в переводах: граница, за которой переформулировка перестает считаться соответствием оригиналу, колеблется в некоторых пределах, сильно зависящих от традиций и жанра.

В Индии, которая далека от стандартных западноевропейских представлений о переводе, истории, мифы, легенды и религиозные тексты тысячелетиями кочевали с одного языка на другой под видом адаптации или пересказа источника. На Западе поэты часто использовали источник как опору для нового произведения на том же или другом языке. Стихи Раймона Кено, написанные для песни Si tu t’imagines, fillette, fillette[160], которую исполняла Жюльетт Греко, основаны на стихотворении Пьера де Ронсара и могут рассматриваться как перевод с французского на французский, точно так же как Imitations[161] Роберта Лоуэлла, откровенно построенные на иностранных стихах, могут считаться переводами, не переставая при этом быть совершенно новыми произведениями.

Вопрос о том, перевел ли Кено стихи Ронсара или сделал с ними что-то иное, — это вопрос о значении слов, а именно о значении слова translation. И этот вопрос может завести нас в причудливые исторические, лингвистические и культурные закоулки. Например, во времена Средневековья так называли перенос мощей святого из одного храма в другой (русское слово «перевод» сохраняет тот же смысл). В океане translation wave — это волна, передающая движение вперед, а в праве translation — это переход собственности. Для слова translation можно найти уйму увлекательных контекстов: движение тележки подъемного крана (по-французски translation latérale), перенос с земли на небеса (the translation of Enoch — вознесение Еноха) и так далее. Известный лингвист Роман Якобсон пытался рассортировать эти значения, разделив их на три категории. Он отличал translation между различными знаковыми системами (интерсемиотический перевод, или трансмутацию) от translation между различными состояниями одного языка (внутриязыковой перевод), а то и другое от истинного перевода — перевода с языка на язык. Попытка Якобсона навести порядок привела, наоборот, к полной неразберихе, которую мы устраним к концу этой книги.

Многие виды культурной деятельности вписываются в общую схему, которую, как и перевод, можно описать как состояния «до» и «после». Вязание, приготовление пищи, производство автомобилей — это процессы, которые начинаются с некоего исходного сырья (клубка шерсти, продуктов или автомобильных частей) и заканчиваются чем-то совершенно иным (свитером, кулинарным изделием или автомобилем). Английский достаточно гибок и позволяет нам сказать, не опасаясь всерьез непонимания, что наш партнер «перевел» несколько десятков сухих макаронин в тарелку спагетти — или что, надев смокинг, я превратился во франта, однако носителям английского хватает ума понимать, что все это не имеет отношения к собственно переводу.

Вот и деятельность драматурга по превращению повествования в спектакль имеет не большее отношение к переводу, чем вязание. Предложение Якобсона рассматривать перенос из одной знаковой системы в другую как разновидность перевода представляется мне нелепицей; я просто не понимаю, как ему это вообще пришло в голову. Но за последние десятилетия многочисленные читатели купились на его предложение и считают театральные постановки и экранизации романов и других произведений переводами.

Создание кинофильма требует разнообразных навыков и ресурсов, которые не имеют никакого отношения к тому, что делают и что используют переводчики. Назвать фильм Дэвида Лина Doctor Zhivago переводом романа Пастернака «Доктор Живаго» значит не только игнорировать специфику киноискусства, но и размывать смысл слова перевод настолько, что оно охватит все виды трансформаций. Включая вязание.

Популярность идеи, что все является переводом, несомненно отражает античную традицию мышления, а точнее — античную традицию мышления о мышлении. Даже древним грекам было очевидно, что если слова появились как названия предметов, то многочисленные слова, не обозначающие предметы реального мира, должны быть названиями умственных состояний. Назовем их идеями. На самом деле даже если вести речь о предметах, которые можно увидеть, слово обозначает не каждый из них, а лишь тот, который позволяет представлять все их воплощениями идеи. Так, «дерево» — это не название этого дуба или вон той осины, это обозначение идеи дерева — мысленное представление «деревистости», позволяющее опознавать реальные деревья. При таком подходе все лингвистические выражения — это внешние формы мыслей. Когда мы разговариваем друг с другом, мы передаем мысленные образы путем их перевода. Вот так: