Читать книгу "Киоко - Рю Мураками"

Фатима поставила перед посетителями апельсиновый сок и имбирный эль. Девушка даже не притронулась к своему стакану. Ее взгляд был глубоким и серьезным. Такой же сосредоточенный, как у маленькой девочки, ожидающей своей очереди на корабль беженцев с моей родины. Отчего может стать таким серьезным взгляд столь молоденькой и красивой азиатской девушки? Я приготовил дайкири без льда. Коктейль этот изобрели в одном из гаванских баров, но обычно его готовят со льдом. Я не пользуюсь миксером. Шум миксера напоминает мне суматоху Гаваны. Большинство клиентов обожают мой дайкири. Один из руководителей колумбийского картеля даже спросил однажды рецепт, но его просто не существует. Чтобы сделать хороший коктейль, рецепт не нужен. Если возможно, нужно взять самый лучший ром — кубинского производства, «Карибский клуб», но его здесь не найти.

Торговля с Кубой запрещена. Что является решающим фактором для приготовления хорошего коктейля, так это сохранение пространства между жидкостью и стаканом. С точки зрения физики это невозможно. Для хорошего смешивания и одновременно создания пространства между спиртовой жидкостью и стаканом нужна своего рода злость. Если ты пребываешь в расслабленном состоянии, то можешь сделать только водянистые коктейли. Секрет приготовления крепкого дайкири в том, чтобы собрать всю свою жестокость, родившуюся от безысходности. Именно поэтому лучшие бармены в основном гангстеры или беженцы.

— Мы ищем Хосе, — произнес наконец этот кретин Ральф. — Вы Пабло, не так ли? —

Я кивнул, покачивая шейкер. — Вы дядя Хосе, так ведь?

Фатима взглянула на меня. Вид у нее был одновременно обеспокоенный и заинтригованный. Эта особенность присуща всем кубинским женщинам.

— Хосе больше нет, — сказал я этому мистеру Ральфу.

— Нет — что вы этим хотите сказать?

Я взглянул на девушку, криво улыбнувшись. Она продолжала смотреть на меня не мигая. Хосе, должно быть, насолил им чем-то, наверняка насолил. Этот парнишка с самого раннего детства не мог даже задницу себе подтереть как следует. А все Алисия, моя старшая сестра, слишком она его избаловала. Алисия умудрилась вывезти с Кубы свои драгоценности, поэтому у мальчишки было золотое детство. Хосе никогда не приходилось пухнуть с голоду.

Однако это сделало его слабаком, гомосексуалистом, жалким типом, позволяющим измываться над собой своим армейским товарищам.

— Хосе умер, — сказал я мистеру Ральфу.

— Как это? — переспросил он своим глуповатым тоном, который очень подходил к его лицу.

— Вы что, не слышите? Он УМЕР! А вы из полиции?

Слово «полиция» привлекло внимание всего зала, и все уставились на Ральфа. Даже старый перуанец с затуманенным алкоголем рассудком среагировал на «полицию» и поднял голову.

— Эй, не шутите так! — Глуповатое лицо Ральфа посерьезнело. Но он мог сердиться сколько угодно, я его не боялся. Проблема была в девушке. В тот момент, когда она услышала от меня, что Хосе мертв, у нее на лице появилось странное выражение. Я никогда еще ни у кого не видел такого.

— Эй, не шутите так! Двенадцать лет назад Хосе обучал эту девушку танцевать.

Двенадцать лет назад она была еще совсем маленькой, вы понимаете, о чем я говорю? Она пролетела тысячи километров, примчалась сюда с другого края света, чтобы встретиться со старым другом, очень много значащим для нее, и что она здесь находит, а? Нет, так не годится, — говоря это, Ральф положил руку на плечо девушки.

Фатима смотрела на меня не отрываясь. У меня слегка задрожали руки, и я чуть не опрокинул дайкири, когда наливал его в стакан. Хосе учил эту девушку танцевать в Японии?

Должно быть, это было во время его службы в армии. Он никогда не рассказывал нам об этом. Все, что племянник говорил, это то, что армия — худшее из всего существующего на свете. Вряд ли парочка это все выдумала. Фатима все смотрела на меня своими черными глазами. Я знаком велел ей отнести дайкири клиенту. У японки был вид, в котором соединились смирение и отчаяние. Казалось, она вот-вот расплачется, но ее плотно сжатые губы говорили об отчаянной решимости не плакать. Невероятно, но эта девушка умудрялась себя контролировать, даже когда была абсолютно растеряна. Именно это придавало ей такое неуловимое выражение. Я понял, что сочувствую ей. Незнакомка заинтриговала меня.

— Когда это случилось? — спросила она. Впервые прозвучал ее чистый голосок, от которого у меня забилось сердце. В зале раздавалось легкое эхо, и я слышал звук ускоренного ритма собственного сердца.

— Три года назад. — Мой язык слегка заплетался, когда я отвечал. Я попросил ее не задавать мне больше вопросов. У девушки был грустный и усталый вид, но глаза по-прежнему блестели.

Когда она спросила: «Это был несчастный случай?» — я долго водил языком по нёбу, не в силах раскрыть рот. Я никак не мог взять себя в руки, до такой степени растерялся.

— У Хосе было больное сердце.

Услышав это, девушка протяжно вздохнула. Фатима начала танцевать на площадке с одним из пуэрториканских рабочих: джаз-фанк в латиноамериканской аранжировке. Для кубинки Фатима танцует неважно.

— Эй, ты, пойдем потанцуем, — крикнула она японке своим странным голосом с вязким акцентом, и девушка повернулась в сторону площадки для танцев. Фатима несколько раз пригласила ее жестом, но та отрицательно покачала головой. Я наблюдал ее благородный и грустный профиль, и во мне проснулся сильнейший интерес: у меня было желание посмотреть, как Хосе научил ее танцевать.

Я приготовил еще один дайкири. Не для того, чтобы напоить девочку и заставить танцевать, нет. К тому же кто станет вдруг танцевать после известия о смерти дорогого друга?

Она смотрела, как танцуют Фатима и пуэрториканец. Может, это напоминало ей Хосе или она старалась забыться? Чему, интересно, Хосе мог ее научить?

Девушка была для меня загадкой по двум причинам. Она была одета в немного вульгарном стиле, вполне подходящем для бара, где собиралось латиноамериканское хулиганье, однако в ней чувствовалось достоинство, благодаря загадочному, с печатью грусти, взгляду. И я ощущал еще большую ее загадочность оттого, что гостья олицетворяла неизвестную мне сторону жизни Хосе. Для меня Хосе был ранимым и наивным мальчишкой, старшим сыном моей сестры Алисии. Алисия со своей семьей убежала с Кубы через шесть лет после революции, а четыре года спустя и я проделал путь до Майами на рыболовном судне.

Единственным местом в Майами, на которое я мог рассчитывать, был дом Алисии, где мне часто случалось играть с маленьким Хосе. Я уехал в Нью-Йорк несколькими годами раньше Хосе. Чтобы заработать денег на этот бар, я работал порой по семнадцать часов в сутки: в газетных киосках, у цветочника, потом в Cuban sandwich bar.[13]Когда Хосе, всегда любивший танцевать, написал мне, что сразу по окончании лицея приедет в Нью-Йорк, я был против. Я считал его слишком нежным, неспособным адаптироваться здесь. Он был наивным, это правда, но и упрямым, не из тех, что прислушиваются к каждому твоему совету. Чтобы добыть для всей своей семьи вид на жительство, он пошел в армию. Этот период, похоже, оставил в нем ужасные воспоминания, и, после того как племянник демобилизовался, мы виделись нечасто.