Читать книгу "Бог с нами - Александр Щипин"

Митя и Ольга сидели отдельно от всех, на центральной трибуне. Когда-то на этом стадионе играла команда «Красный ткач», в советские времена выступавшая в третьей зоне второй лиги, а в начале девяностых, уже под выцветшим названием «Ткач», на один сезон оказавшаяся в высшем дивизионе. Сергей Иванович Кисляк, директор текстильного комбината, сыном полка дошедший в войну до Вены, в девяносто втором без лишних рефлексий приватизировал свое предприятие и оказался, несмотря на уже пенсионный возраст, талантливым и жестким бизнесменом. Спортивная одежда, которую комбинат начал выпускать под маркой «Т-catch» (широкие красные лампасы на штанинах и золотые купола на логотипе), была настолько вызывающе безвкусной, что некоторое время успешно конкурировала у братвы по всей стране с классическим «адидасом». Через несколько лет комбинат отобрали, но за это время Кисляк успел построить для подшефной команды новый стадион, на котором было не стыдно принимать и европейские клубы. До Краснопольска, правда, добрался всего один, польский «Заглембе», вместе с которым приехало и два десятка фанатов. Болельщики «Ткача», уже наслышанные о заграничных околофутбольных драках, решили не ударить перед иностранцами в грязь лицом и после закончившейся нулевой ничьей игры забили полякам стрелку на пустынном берегу Сударушки. Приезжие оказались не робкого десятка и действительно явились в назначенное место, где обнаружили чуть ли не сотню нервничавших мужиков с алыми лампасами. Краснопольцы очень хотели почувствовать себя настоящими футбольными хулиганами, но им мешал традиционный пиетет перед иностранными гостями города, да и силы были слишком неравными. А поскольку остаться в стороне от такого события никто не хотел, «ткачи» некоторое время серьезно обсуждали, кто из них будет драться за поляков. В конце концов было решено просто выпить, с чем приезжие фанаты охотно согласились. Потом их, конечно, все равно побили, но уже без европейского лоска, как своих.

В двухтысячном году клуб обанкротился, и теперь на новом стадионе играли местные любительские команды, а по старому лениво бегали во время уроков физкультуры ученики соседнего ПТУ, превратившегося в лицей для местных волчат. Пожилой учитель в заштопанном на коленях спортивном костюме, еще не до конца оправившийся от перенесенного инсульта, сидел на трибуне и делал вид, будто не замечает, как его подопечные, кое-как пробежав полкруга, переходят на шаг и, устроившись на скамейках по другую сторону поля, курят и пьют пиво. О «Ткаче» если и вспоминали, то в связи с одним из первых легионеров российского чемпионата Самсоном Самди. В первое время на камерунского полузащитника, которого Кисляк переманил из какой-то гонконгской команды, в Краснопольске разве что не молились. Огромному, но невероятно пластичному африканцу даже выдали российский паспорт в надежде, что он заиграет за сборную, однако постепенно игроки и тренеры — а вскоре и болельщики — начали замечать, что у Самди большие проблемы с дредастой головой. Камерунец изобрел собственную систему игры, в которой главная роль отводилась номерам футболистов. Например, пас он отдавал только тому игроку, чей номер в сумме с номером самого Самсона (на спине африканца топорщился острый локоть семерки) давал нечетное, а в идеале простое число. Получив передачу от пятого номера возле чужой штрафной, Самди мог развернуться и отпасовать мяч через все поле своему вратарю, чтобы получилось блестящее никелированное число тринадцать. Отбирать мяч у соперника нужно было, наоборот, в самой слабой точке его комбинации, там, где сумма номеров становится равна тридцати шести или, еще лучше, сорока восьми. Быстро выучив русский, камерунец пытался рассказать партнерам по команде про разноцветные силовые линии, тянущиеся от одного числа к другому, про невозможную красоту сплетающихся и расплетающихся кружев из сменяющих друг друга цифр, но понимания ни у игроков, ни у тренера не нашел. Команда долго терпела чудачества Самди, тем более что тот играл порой на грани гениальности и одно время был сразу и лучшим распасовщиком, и лучшим бомбардиром чемпионата. При этом вместо «забить гол» (в этом словосочетании Самсону слышалось что-то неприличное) он говорил «покормить Гитлера»: высота ворот равна двум метрам сорока четырем сантиметрам, а дважды сорок четыре будет восемьдесят восемь, что, как известно, означает «Heil Hitler!». Вскоре, однако, он совсем перестал обращать внимание как на рывки и открывания партнеров, так и на крики метавшегося по технической зоне тренера в черном пальто, застывая посреди чужой штрафной и производя в уме какие-то сложные математические операции, а однажды чуть ли не с центра поля отправил мяч в «девятку» собственных ворот, чтобы зарифмовать обе части увиденного им уравнения гладкой резиновой красоты. В конце концов Самсона перестали выпускать на поле даже за дубль и, когда контракт закончился, он тихо и незаметно покинул команду. На родину камерунец решил не возвращаться, благо в кармане у него теперь был российский паспорт, и, осев в Краснопольске, начал предсказывать за деньги будущее, иногда неплохо угадывая выигрышные числа лотерей и результаты матчей. Когда начался конец света, Самди, обросший к тому времени поклонниками и учениками, поехал гастролировать по стране. Митя и Михаил Ильич пересеклись с ним в одном уральском городке и даже сходили послушать, после чего Миряков объявил, что такую проповедь мог бы прочитать вольт Пифагора, если в его восковую голову засунуть клубок красных ниток. Митю тогда больше всего поразило, что Самсон за почти полтора часа ни разу не вспомнил ни про Страшный суд, ни про рай или ад, ни просто про бога. Вечером они даже поспорили, верят ли в бога сумасшедшие. Митя доказывал, что их не случайно называют душевнобольными и что в душах безумцев действительно есть какой-то изъян, слепое белое морщинистое пятно, мешающее почувствовать саму идею бога. Даже те, кто сошел с ума на почве религии, вряд ли верят по-настоящему: вера для них — лишь набор слов и образов, горячо распухающих в тесном черепе. Михаил Ильич, напротив, считал, что только психи и способны искренне верить. Их жизнь, говорил он, — бесконечный унылый ад, где сумасшедшие бессильно блуждают между свисающих откуда-то сверху и влажно липнущих к лицу серых полупрозрачных тряпок, и вера в то, что в конце этих блужданий ждет ласковый бог, чей лик проступает в каждой складке материи, сильнее, чем у любого из тех, кого принято считать нормальными.

Когда проповедь Мирякова закончилась, его обступили прихожане. Получив благословение, они протягивали ему деньги или сумки с продуктами. Купюры Михаил Ильич небрежно совал в быстро раздувшийся карман, а еду передавал администратору Андрею, парню лет двадцати в армейских штанах и с татуировкой на левой щеке, вернувшемуся после безуспешных поисков бензина.

— А чудеса будут? — спросила Ольга, не поворачиваясь к Мите. Они по-прежнему сидели на трибуне.

— Нет, — ответил тот. — Мы всем говорим, что чудесами соблазняет людей Антихрист, а в настоящего мессию нужно верить и без дешевых фокусов.

— Удобно, — улыбнулась Ольга.

— Пойдемте внутрь, — сказал Митя. — Сейчас будет ужин для узкого круга, это гораздо интереснее. Да и с Михаилом Ильичом, наконец, познакомитесь.

Гостей для узкого круга Михаил Ильич подбирал в каждом городе по какому-то только ему понятному принципу. Как правило, это были прихожане, подходившие к нему после проповеди и чем-то его заинтересовавшие. Мирякову хватало пары фраз, чтобы оценить человека, и то ли он редко ошибался, то ли не хотел признавать своих ошибок, но мало кто ограничивался участием в одном ужине: приглашенного однажды Михаил Ильич обычно звал и на следующий день. В таких случаях он мелкими шажками и слегка шаркая приближался к человеку, церемонно наклонял голову и тихо говорил: «Пожалуйте вечерять». Ему казалось, что он изображает персонажа из старой кинокартины, только Михаил Ильич никак не мог вспомнить, какой именно, поскольку на самом деле такого фильма никогда не существовало.