Читать книгу "Великий Александр Невский. «Стоять будет Русская Земля!» - Наталья Пронина"

Всеми этими трагическими для Византии обстоятельствами и поспешил воспользоваться римский понтифик Григорий VII для того, чтобы заставить целиком подчиниться греческую империю и Церковь власти Рима. «Обессиленная в борьбе с сельджуками, ослабленная изнутри, Византия, — пишет исследователь, — казалась ему легкой добычей»[36].

Прежде всего святейший отец использовал средства скрытого дипломатического давления. В 1073 году он вступил в переговоры с Михаилом VII Дукой о том, чтобы «возобновить древнее, богом установленное согласие между Римской и Константинопольской церквями». Тем самым, подчеркивает исследователь, папа хотел навязать Византии церковную унию на условиях полного подчинения Греческой Церкви Риму. Однако непомерные требования Григория, выдвинутые им во время переговоров, натолкнулись на оппозицию в Константинополе. Вот тогда-то у папы и возникла мысль добиться своих целей вооруженной силой. Он задумал организовать военный поход в сторону Византии, скрыв свои истинные цели под лозунгами защиты христианской веры и помощи грекам против мусульман-сельджуков»[37]. (Подчеркнуто нами. — Авт.) Именно это как нельзя ярко свидетельствует, что «благочестивые цели» замышляемого «похода на Восток» изначально служили только идеологическим прикрытием для жестко-экспансионистской политики католического Рима. Что не «спасти восточное христианство», а прежде всего, именно «вернуть Греческую церковь «в лоно» Римской, иначе говоря, — овладеть богатствами Греко-православной церкви, расширить сферу влияния католицизма за счет Византии, насильственным путем включив ее в орбиту папского воздействия, — таковы были планы Григория VII»[38].

Понтифик спешил. Уже буквально лишь несколько месяцев спустя после начала переговоров с византийским императором он обратится с посланием к графу Гийому I Бургундскому, затем к немецкому императору Генриху IV (своему будущему заклятому врагу), к маркграфине Матильде Тосканской, наконец «ко всем верным святого Петра» — с призывом принять участие в задуманной им войне на Востоке. С потрясающим лицемерием папа будет звать «выручить» восточную церковь из беды и не поскупится на обещания небесного воздаяния тем, кто даст согласие воевать с «неверными». «Бейтесь смело, — увещевал свою паству «духовный лидер» (как сказали бы теперь) Западной «цивилизации», — чтобы снискать в небесах славу, которая превзойдет все ваши ожидания. Вам представляется случай малым трудом приобрести вечное блаженство». И очень возможно, полагают исследователи, что призыв этот был услышан, так как сам папа в конце 1074 года уверял императора Генриха IV, что ему удалось уже собрать армию свыше 50 тысяч человек итальянцев и французов[39].

Понятно, что Григорий VII придавал задуманному им походу чрезвычайное значение. В своих письмах он не уставал повторять, что лично желает встать во главе войска западных христиан и «отправиться за море», чтобы «спасти братьев по вере», «христиан-греков». Мечтал, впрочем, папа не только об «освобождении» Константинополя. Если, указывает историк, опять же судить по письмам понтифика к императору Генриху IV, мечтал он также и о том, чтобы выступить «вооруженной рукой против врага Господа и под собственным его (Бога) водительством дойти до Гроба Господня», т. е. до Иерусалима. «Такой проект, — пишет тот же исследователь, — должен был встретить благосклонное отношение у рыцарства и в крестьянской массе Запада среди тех слоев, которые, с санкции папства, уже до этого выступали под религиозным флагом против арабов в Испании. «Я верю, — писал папа Матильде Тосканской, — что в этом нам окажут содействие многие рыцари»[40].

Только, подчеркивает историк, неотложные дела на Западе (конкретно — противостояние с Генрихом IV) все же надолго отвлекли его от Византии, так и не позволив осуществить ее захват, хотя Григорий еще не раз порывался к этому. Например, Рим немедленно попытался воспользоваться обстановкой междуцарствия, когда после свержения императора Михаила Дуки Византию вновь охватила ожесточенная политическая борьба. Папа благословил на войну против итальянских владений империи уже известного читателю Роберта Гвискара и, кроме того, призвал католическое духовенство Южной Италии поддержать его наступление, обещая за это прощение всех грехов. Уже в 1081 году норманны вторглись на Балканский полуостров, захватили морскую крепость Диррахий (в Эпире, Албания) и проникли в глубь страны[41]. Причем жителей каждого из захваченных населенных пунктов норманны заставляли принимать католицизм.

«Но надо отметить, что новый византийский император Алексей I Комнин (1081–1118) как мог сопротивлялся этой агрессии. Он пустил в ход все средства — и оружие, и хитроумную византийскую дипломатию, — пишет историк. — В частности, император заручился поддержкой врага папы Генриха IV, и немецкие войска вступили в Италию. В это же время Византия использовала помощь Венецианской Республики, испытывавшей опасения за свою торговлю в Адриатике, поскольку ее пути то и дело перерезали норманны. Наконец, не обошлось и без подкупов среди самого норманнского войска, особенно в Италии. Из-за угрозы нападения немцев с тыла Роберт Гвискар прекратил свой поход. После его смерти в 1085 году земли, захваченные норманнами на Балканах, острова и гавани на Адриатике были отвоеваны Византией с помощью венецианского флота. Правда, венецианцы потребовали большого вознаграждения: им были предоставлены огромные привилегии — беспошлинная торговля во всех городах Византии, свобода от контроля таможенных чиновников в греческих портах, и вдобавок к этому — жалованье венецианскому дожу от византийской казны»[42].

«Благочестивое» дело Григория VII суждено было с успехом продолжить его не менее известному преемнику — папе Урбану II (1042–1099), в миру — Одону де Лажери, французу по происхождению. «Умный, красноречивый, осторожный, он примирился с западными монархами, создал огромный авторитет папству и продолжал борьбу только с императором Генрихом IV. Именно папа Урбан II стал отцом-вдохновителем Первого крестового похода, после того как произнес на Клермонском церковном соборе 1095 года свою знаменитую речь, в которой призвал поддержать византийского императора Алексея I Комнина и освободить Константинополь»[43].

И снова, разумеется, как всегда было свойственно Римской церкви, в этом «предприятии» она учитывала не только духовный, но и материальный интерес. Ее беспокоил не столько вопрос о «защите христиан» от нападений «неверных», сколько покорение новой паствы, приобретение новых земель. Это было тем более существенно, что тогда Европа, пишет историк, буквально «кишела мелкими князьками, вассальными рыцарями, которые теряли почву под ногами ввиду усиления крупных феодалов, захватывавших их земельные владения. Бывшие ранее почти самостоятельными хозяевами, мелкие феодалы мечтали о возвращении утраченных владений, своей независимости и рады были добыть их, хотя бы и на далеком Востоке. Эти разорившиеся и терявшие свободу люди охотно откликнулись на зов папы римского идти воевать ради «спасения христианства» от ислама. За рыцарями готовы были потянуться и крестьяне, терпевшие от неимоверной эксплуатации, усугублявшейся к тому же бесконечными феодальными междоусобицами. Наконец, самое важное, крестоносцы, владевшие землей, отдавали свои «осиротевшие» имения «под опеку» церкви вплоть до «благополучного возвращения из похода», и эта «временная» отдача приобрела тем более широкий размах, что уходившие в поход феодалы в противном случае рисковали увидеть свои участки захваченными более крупными землевладельцами, остававшимися в Европе. Отдать церкви — означало при таких обстоятельствах защитить «осиротелую» землю от рук соперника с надеждой получить ее обратно при возвращении с войны. Таким образом, церковь за годы Крестовых походов накопила колоссальные земельные богатства, которые фактически остались в ее руках, так как крестоносцы редко возвращались благополучно обратно. Мало того, даже возвращавшиеся далеко не всегда могли вступить во владение своими участками, так как за время их отсутствия эти участки в качестве выморочных полностью переходили во владение церкви»[44].