Читать книгу "Повседневная жизнь Парижа во времена Великой революции - Жорж Ленотр"

Первый этаж дома Дюпле:

1 — детская классная комната, впоследствии приемная Робеспьера; 2 — гостиная; 3 — детский сад; 4 — сад монахинь; 5 — кухня; 6 — столовая; 7 — деревянная лестница; 8 — ателье Дюпле; 9 — двор; 10 — сад; 11 — каретный сарай; 12 — малый сарай; 13 — отхожее место; 14,16 — квартиры, разрушенные в 1816 году, точное расположение которых неизвестно; 15 — прихожая.

Когда неожиданно появлялась она, глубочайшее молчание сменяло самые оживленные толки. Элеонора с озабоченным лицом садилась перед своим мольбертом и молча принималась за работу. Вскоре ее окружали, забрасывая вопросами о ее здоровье. Меня возмущала эта жалкая лесть, которую, казалось, презирала и сама Элеонора. Ведь только что я слышала, с каким отвращением отзывались они об этой девушке, как критиковали ее крайне скромную одежду, представлявшую резкий контраст с нашими элегантными костюмами и античными туниками.

…Однажды Вальер явилась в мастерскую с красными глазами и расстроенным лицом. Она подбежала ко мне, поцеловала в щеку и стала прощаться, говоря, что должна умереть. Я в испуге стала ее расспрашивать. Рыдая, она рассказала мне, что революционный комитет ее секции послал ее родителям приказание, чтобы она ехала на колеснице, так как ее выбрали для изображения богини на «Празднике юности». Не исполнив это предписание, семья ее рискует быть объявленной подозрительной и посаженной в тюрьму. Все наши подруги разделяли отчаяние Вальер. Родители ее объявили, что предпочитают видеть ее мертвой, чем изображающей богиню, и Вальер была убеждена, что скоро умрет. Тысячи проектов, один другого экстравагантнее, изобретались нами, чтобы отвратить роковой конец. Гильбер предложила ей изуродовать себя, как это сделала дочь одного буржуа в Моноске. В 1516 году Франциск I по дороге в Италию проезжал через Моноск. Ключи от этого города вручила ему дочь буржуа, у которого он остановился. Молодая девушка понравилась королю, и он не скрыл этого от нее. Но она была столь же добродетельна, как и прекрасна. Чтобы спасти свою честь, она велела насыпать серы в жаровню с углями и, подставив свое лицо под выходящий оттуда дым, обезобразила себя так, что стала неузнаваемой. Этот героический поступок рассмешил нас, несмотря на все наше горе. Другая подруга предложила ей просто спрятаться.

Явилась Элеонора, и я рассказала ей причину нашего волнения. Я знала, что она любит Вальер — ее слезы подтвердили это. «Я удивляюсь, — сказала она, — что они не подумали об этом раньше, ведь она такая красавица! Я знаю только одно средство, могущее спасти вас от исполнения этого бессмысленного приказа. Вальер, скажите вашей матери, чтобы она изобразила восторг от выбора комитета; пусть она пойдет к президенту спросить, какой костюм вы должны надеть. Прикажите сшить этот костюм в вашем магазине. Показывайте его всем вашим соседям, притворяйтесь, что вы радуетесь этой чести; пусть ваши мастерицы поют «Марсельезу». Потом, утром в последний день декады, примите рвотное снадобье; когда кортеж заедет за вами, легко будет доказать, что вы больны. А затем будьте спокойны: я обещаю, что больше вам докучать не будут».

Все прошло так, как говорила Элеонора. Наша прелестная подруга пролежала два-три дня в постели, не будучи больной. Революционный комитет был обманут этой хитростью, и честной девушке не пришлось предстать пред нескромными взорами безнравственных мифологов-республиканцев».

Я нахожу чрезвычайно трагичной историю Элеоноры Дюпле. Эта девушка могла бы быть счастливой женой, мирной матерью семейства, так как, по-видимому, она была доброй и честной. Вместо этого она в течение неполных трех лет перенесла столько страданий, что их хватило на всю ее жизнь. Порой Элеонору Дюпле изображают особой, «стоящей выше слабостей своего пола». Этому не следует верить: ее делает интересной и трогательной именно то, что она была женщиной, не лучше и не хуже других, что она, как и другие, испытала горести, радости, печали, честолюбие, любовь и заботы, из которых состоит всякая человеческая жизнь. Ее портят, делая из нее героиню: добродетельная Корнелия никого не прельщает.

Сестра ее Елизавета была счастливее: она 26 августа 1793 года вышла замуж за Филиппа Леба. Этот молодой 28-летний член Конвента с сентября 1792 года постоянно посещал дом Дюпле и пленился там «ослепительной свежестью и блеском» Елизаветы, которой было в то время немного более двадцати лет. Г-н Амель в трогательных выражениях описал любовную идиллию этой молодой четы, и не стоит рассказывать ее вторично. Что до Виктории Дюпле, то она не вышла замуж и у нее нет истории.

3. За кулисами апофеоза

Если мы сообщили все эти подробности и постарались воспроизвести облик семьи Дюпле, среди которой Робеспьер прожил большую часть своей общественной жизни, то лишь потому, что именно с того дня, как он поселился на улице Сент-Оноре, его популярность быстро возрастает, а его личность выдвигается на первый план. Чему следует приписать эту перемену? У него и до тех пор хватало уверенности в своих дарованиях, но его мрачному и подозрительному характеру, чтобы достичь апогея своего развития, были необходимы лесть и поклонение. В семействе Дюпле он не испытывал в них недостатка. Через три дня он сделался там непогрешимым оракулом. Он знал, что его слушают, восхищаются им, благословляют его: благодаря этому самомнение его еще больше возрастало.

Этому несомненному превращению способствовало другое, уже совершенно материальное обстоятельство. Его меблированная комната на улице Сентонж не привлекала к себе никакого внимания, и никто не навещал его там. У Дюпле он получил возможность принимать близких себе людей, поклонников, последователей. Четверги Дюпле, на которых прежде дремали за игрой в лото немногочисленные родственники, превратились в тайные политические собрания. На них, прислонившись к решетке камина, Максимильен произносил великолепные речи, обращенные к потомству. Дюпле очень гордился той значительностью, которую все это придавало его дому, а маленький адвокат из Арраса был, вероятно, втайне польщен тем, что у него есть, наконец, относительно комфортабельный «свой дом» в том самом Париже, куда он явился никому не известным бедняком.

Достоверно известно только то, что Робеспьер внезапно возвысился. Восхищение, которое чувствовали к нему якобинцы, считавшие его напыщенные, пестревшие цитатами речи перлами ораторского таланта, охватило сначала весь Париж, а затем и всю Францию. Если бы это не происходило в эпоху, когда все было необычным и странным, когда потрясены были все устои жизни, невозможно было бы объяснить, каким образом человек скромных дарований, не имеющий никакого общественного положения — так как с ноября 1791 года по сентябрь 1792-го Робеспьер уже не был депутатом[32], — мог достигнуть такой известности.