Читать книгу "Полынный мой путь - Мурад Аджи"

Не поют в Аксае наших песен, умолкла гармошка, другая там слышится речь. Правда, сохранились кумыкские кварталы, где хоть какое-то подобие прежнего – чисто, ухожено, аккуратно, но очень бедно. Дома, построенные лет сто назад, доживают свой век. Нищая старость кругом.

– Не знали, что такая «дружба народов» получится, – от души сказал один аксакал.

Тысячи горских семей были насильственно вывезены в 50-е годы на Кумыкскую равнину. Им выделяли лучшие участки, в несколько раз большие, чем у потомственных жителей равнины. Переселенцам давались ссуды, которые местным и не снились. Режим максимального благоприятствования за счет кумыков привел к тому, что на равнину добровольно потянулись тысячи семей горцев. Кумыкские поселения лишились пастбищ, садов, захирели. Закрыли кумыкские школы, культурные центры, стали уничтожать памятники нашего народа, кому-то они мешали. Все это называлось «советской национальной политикой» или «дружбой народов»: коверкали жизнь и горцам, и кумыкам.

В Аксае уже овцу не прокормишь – негде. Давно нет тучных отар, о которых упоминал Лермонтов. Отсюда и нищета.

Рядом с кумыками жили казаки. От них остались теперь только названия сел – Покровское, Петраковское, а самих их выселили. Были немецкие поселения в Дагестане, но немцев тоже выслали, кого в Сибирь, кого в Казахстан. «Нет народа – нет проблем» – таков был девиз национальной политики. С кумыками так и остались «отдельные проблемы», не удалось решить их сразу: слишком уж заметный народ на Кавказе. Его в эшелоны не загрузишь, как карачаевцев или балкарцев, численность которых была намного меньше.

…Почти нетронутой сохранилась в нашем ауле центральная площадь и мечеть, в которую семьей ходили Аджи. Правда, дом наш мне не показали – забыли или не хотели разочаровывать?

Около мечети стояли аксакалы – в те далекие времена, когда приходил сюда мой прадедушка, босоногие мальчишки. Я подошел и посмотрел на них с уважением – они жили в его время. В них искры того времени. Счастливые. Аксакалы стояли в черных папахах, в черных одеждах, все в мягких кожаных сапогах и узконосых галошах. Они стояли, как их отцы и деды, и так же неторопливо, с достоинством беседовали. По площади бегали куры, две коровы пощипывали куст. И если бы не наша машина, оставленная у моста, то можно было бы подумать, что XIX век давно ушел, а XX век так и не наступил в Аксае.

– Салам алейкум…

– Ваалейкум салам…

Ни о дедушке, ни о прадедушке никто, конечно, ничего не помнил, но все вдруг оживились, стали смотреть на меня и пришептывать: «Вах-вах-вах».

Мое московское невежество! Разве так – с налету – разговаривают с аксакалами, да еще на столь деликатную тему… Вот оно, отсутствие культуры.

Дорогие моему сердцу аксайцы, по-настоящему воспитанные люди, не раздумывая, тут же повели меня в фотоателье, оно рядом, в сарайчике, сфотографировали, а потом показали старинное кумыкское кладбище, которое подходило к самой реке и было запущено – осталось два-три памятника на заросшей бурьяном земле. В бурьяне возились овцы и куры. На одном из памятников по истертым русским буквам узнал, что здесь покоится тело князя Мирзы, убитого в 18… Рядом стоял женский памятник, но безмолвный – буквы стерло время.

У кумыков издалека видно, где похоронен мужчина, а где женщина. На мужских памятниках вырезают шар. Если же умирает знатный человек, над его могилой укрепляют флажок или устанавливают мавзолей. Видимо, этот обычай пришел в Дагестан вместе с Исламом, потому что около старого Аксая есть курганы, они свидетели другой, более древней духовной культуры народа.

В конце аксайского кладбища, за кустами, в сокрытии от глаз мирских, – зиярат, святое место. Войти туда разрешено не всякому. Бог покарает неверного, если тот только задумает приблизиться. Откинув калитку на пыльный плетень, мы, прочитав молитву, тихо вошли туда.

Зелень. Два мавзолея. Несколько могил. Здесь вечный покой самых почетных аксайцев… Ни могилы дедушки, ни могилы прадедушки не было. Их покой не в Аксае.

Абдусалам умер в 1929 году, многое повидав за свои долгие 96 лет. Умер в Темир-Хан-Шуре, ставшей Буйнакском. Тихо похоронили его, потому что и жил он тихо, в скромном доме по улице Дахадаева. Я видел этот дом, его занял муфтий, другой дом забрали под детский сад.

Как мне говорили, в последние годы прадедушка много читал. Он разговаривал с книгами словно с живыми душами из другого мира – ведь гости заглядывали в его дом крайне редко. Не принято стало гостей принимать. Боялись. Ведь после провозглашения независимости Дагестана его сын, то есть мой дедушка Салах, был министром Временного правительства нового государства. Для комиссаров – фигурой нежелательной…

Утомившись от чтения, прадедушка выходил на прогулки: одну продолжительную и две короткие. В черкеске, в папахе с красным верхом, в мягких сапогах и обязательно с тросточкой, он в любую погоду совершал свой моцион. Его по-офицерски стройная фигура появлялась на бульваре словно немой протест произволу, захватившему страну; он выходил в один и тот же час, по нему проверяли время.

А вот в мечеть ходил редко, можно сказать, вообще не ходил – не мог слушать полуграмотное чтение. Его ушам был чужд голос новых мулл, которые пришли на место старых, образованных служителей. Прадедушка молился дома, в тиши общаясь с Всевышним. До последнего дня оставался мусульманином, хотя это было уже очень опасно. Но он все равно не изменял себе. Не мог жить по-новому. Дома надевал на голову турецкую феску, требовал, чтобы на столе стояли цветы, незабудки, и строго соблюдал обычаи. По-другому не умел и не хотел.

Он умер, не поняв, почему расстреляли столько кумыков – его родственников, друзей, которые не совершили ничего предосудительного. Наоборот, были очень порядочными людьми. Не понял, почему запретили учиться его внукам, моему отцу и дяде. (Они, правда, потом выучились и прожили жизнь вдали от Дагестана.) Или – почему… О-о, сколько же этих ужасных «почему» обрушила на несчастного прадедушку новая жизнь!

По счастливой случайности его самого не расстреляли. День продержали в кутузке и выпустили. Нет, не из-за возраста пощадили его, комиссары стреляли и в стариков, и в младенцев.

Еще в мирное время в доме Абдусалама жил сирота по имени Махач и по фамилии Дахадаев. Чем приглянулся прабабушке Батий этот мальчишка с огромным лишаем на голове? Прабабушка моя была ясновидящей! Она вырастила на кухне доброго человека, дала ему денег на учебу – на добро он ответил добром.

Став наместником новой власти в Дагестане, Махач[2] выдал Аджи «охранную грамоту»: чья-то заботливая рука переписала послужное дело Абдусалама, перепутав даты, события, имена (я нашел в архиве это дело, исчерченное жирным красным карандашом, видно, что-то искали, а найти не могли!). А чьи-то заботливые уста нашептали о мифическом турке, от которого якобы идет наш род… Все тогда спасались как могли.

Даже фамилию нам перепутали. Правильно мы должны были писаться Асев-Аджи, как другие наши родственники… К фамилии добавили русский хвостик «ев», лишнее убрали. И – пойди проверь. Нет, только благодаря Всевышнему мы выжили – он наградил наш род прабабушкой Батий.