Читать книгу "Сентиментальные прогулки по Москве - Каринэ Фолиянц"

Екатерину царь любил искренне и был с нею неизменно нежен. Он всегда писал ей трогательные письма и посылал подарки – где бы он не оказался!

«Катеринушка, друг мой, здравствуй! Посылаю при сем презент тебе – часы новой моды: для пыли внутри стеклы, да печатку... больше за скоростию достать не мог, ибо в Дрездене был только один день...»

«Катеринушка, друг мой сердешнинкой, здравствуй. Посылаю к тебе кружево...»

Вот такой заботливый муж Петр, который любил свою Катю за ее неприхотливость и неревнивость, а также за нрав веселый (как некогда у Анны) и незлобивость. А что еще мужчине надо?

Но эта самая Катеринушка изменила ему, незадолго до его смерти. И с кем!..

Вот как было дело. Петр, послушав одного «доброжелателя», заглянул ночью в беседку дворцового парка. И там увидел свою жену в столь недвусмысленном положении, что сомневаться было глупо! Да, но кто был он, человек, наставивший рога самодержцу? А его звали Вилимом Монсом и приходился он Анюте Монс, экс-любовнице Петра, родным братцем...

Вот так семейство Монс отплатило Петру за его доброе отношение.

Вечером того же дня Петр ужинал с гостями, среди которых были Монс и Екатерина. Молодой камергер (а брат Анны стал камергером) ничего не подозревал, ибо царь был с ним удивительно ласков. И вдруг Петр, сверкнув очами злобно, спросил у жены, который теперь час. Было только девять, о чем она сообщила супругу, поглядывая на его подарок – те самые диковинные часики. Но Петр выхватил часы у Екатерины, перевел стрелки на три часа вперед и закричал, что уже двенадцать, и всем пора идти спать...

С царем никто не стал спорить. А через пару минут Монса арестовали в его комнате.

Петр сам допрашивал соперника. И как когда-то от Степана Глебова, так и от Вилима Монса он требовал и требовал подробностей – будто количество этих подробностей могло облегчить страдания бедного обманутого мужа ...

Монс во всем признался, и 28 ноября 1724 года ему отрубили голову.

Но и это еще не все. После Казни Петр велел Екатерине сесть в карету и отвез ее к эшафоту, где было выставлено на обозрение тело ее казненного любовника. Екатерина продолжала улыбаться, хотя одному Богу известно, как тяжко ей было. Говорила ли она что-то в свое оправдание? Об этом никто не пишет. Но Петр с той поры больше не входил в спальню к супруге. Зато велел принести к ней туда банку с заспиртованной головой Монса... Эта банка стояла в спальне Екатерины, не давая ей уснуть, мучая женщину угрызениями совести.

Неизвестно, последовал бы за этим развод супругов или нет. Но очень скоро не стало самого царя. Он простудился, спасая тонущую шлюпку, и скончался 28 января 1725 года в возрасте пятидесяти трех лет.

В день его кончины враги усопшего самодержца ликовали. По рукам ходила лубочная картина – «как мыши кота хоронили», на которой маленькие смиренные мышки несут хоронить огромного дохлого кота, который ужасно напоминает рослого усатого императора...

Алексей Толстой

Петр Первый (отрывок)

«...Молчаливый и прозябший, он вернулся в ярко освещенный дом Лефорта. Играла музыка на хорах танцзала. Пестрые платья, лица, свечи – удваивались в зеркалах. Сквозь теплую дымку Петр сейчас же увидел рыжеволосую Анну Монс... Девушка сидела у стены, – задумчивое лицо, опущены голые плечи.

В эту минуту музыка, – медленный танец, – протянула с хор медные трубы и пела ему об Анхен, об ее розовом пышном платье, о невинных руках, лежавших на коленях... Почему, почему неистовой печалью разрывалось его сердце? Будто сам он по шею закопан в землю и сквозь вьюгу зовет из невозможной дали любовь свою...

Глаза Анны дрогнули, увидели его в дверях раньше всех. Поднялась и полетела по вощеному полу... И музыка уже весело пела о доброй Германии, где перед чистыми, чистыми окошечками цветет розовый миндаль, добрые папаша и мамаша с добренькими улыбками глядят на Ганса и Гретель, стоящих под сим миндалем, что означает – любовь навек, а когда их солнце склонится за ночную синеву, – с покойным вздохом оба отойдут в могилу... Ах, невозможная даль!..

Петр обхватил теплую под розовым шелком Анхен и танцевал молча и так долго, что музыканты понесли не в лад...

Он сказал:

– Анна?

Она доверчиво, ясно и чисто взглянула в глаза.

– Вы огорчены сегодня, Петер?

– Аннушка, ты меня любишь?

На это Анна только быстро опустила голову, на шее ее была повязана бархатка... Все танцующие и сидящие дамы поняли и то, что царь спросил, и то, что Анна Монс ответила. Обойдя круг по залу, Петр сказал:

– Мне с тобой счастье...»

«Вечером мамки и няньки, повитухи и дворцовые дурки суетливо заскрипели дверями и половицами: „Царь приехал...“ Воробьиха кинула в свечу крупицу ладона – освежить воздух, – и сама юркнула куда-то... Петр вбежал наверх через три ступени. Пахло от него морозом и вином, когда наклонился он над жениной постелью.

– Здравствуй, Дуня... Неужто еще не опросталась? А я думал...

Усмехнулся, – далекий, веселый, круглые глаза – чужие... У Евдокии похолодело в груди. Сказала внятно:

– Рада бы вам угодить... Вижу – всем ждать надоело... Виновата...

Он сморщился, силясь понять – что с ней. Сел, схватясь за скамейку, шпорой царапал коврик...

– У Ромодановского обедал... Ну, сказали, будто бы вот-вот... Думал – началось...

– Умру от родов – узнаете... Люди скажут...

– От этого не помирают... Брось...

Тогда она со всей силой отбросила одеяла и простыни, выставила живот.

– Вот он, видишь... Мучиться, кричать – мне, не тебе... Не помирают! После всех об этом узнаешь... Смейся, веселись, вино пей... Езди, езди в проклятую слободу... (Он раскрыл рот, уставился.) Перед людьми стыдно, – все уж знают...

– Что все знают?

Он подобрал ноги, – злой, похожий на кота. Ах, теперь ей было все равно... Крикнула:

– Про еретичку твою, немку! Про кабацкую девку! Чем она тебя опоила?

Тогда он побагровел до пота. Отшвырнул скамью. Так стал страшен, что Евдокия невольно подняла руку к лицу. Стоял, антихристовыми глазами уставившись на жену...»

«Этой осенью в Немецкой слободе, рядом с лютеранской киркой, выстроили кирпичный дом по голландскому образцу, в восемь окон на улицу. Строил приказ Большого дворца, торопливо – в два месяца. В дом переехала Анна Ивановна Монс с матерью и младшим братом Виллимом.

Сюда, не скрываясь, ездил царь и часто оставался ночевать. На Кукуе (да и в Москве) так этот дом и называли – царицын дворец. Анна Ивановна завела важный обычай: мажордома и слуг в ливреях, на конюшне – два шестерика дорогих польских коней, кареты на все случаи.

К Монсам, как прежде бывало, не завернешь на огонек аустерии – выпить кружку пива. «Хе-хе, – вспоминали немцы, – давно ли синеглазая Анхен в чистеньком передничке разносила по столам кружки, краснела, как шиповник, когда кто-нибудь из добряков, похлопав ее по девичьему задку, говорил: „Ну-ка, рыбка, схлебни пену, тебе цветочки, мне пиво...“