Читать книгу "Антуан Де Сент-Экзюпери. Небесная птица с земной судьбой - Куртис Кейт"

После лета, проведенного в Сен-Морисе, неизбежно наступало некоторое ухудшение бытовых условий, связанное с необходимостью возвращения в переполненную лионскую квартиру. Однако после смерти мужа в 1904 году Мари де Сент-Экзюпери получила приглашение своей матери проводить зимы в шато «Ла Моль», принадлежавшему ее мужу (дедушке Антуана по материнской линии) Шарлю де Фонсколомбу. Расположенное приблизительно в двадцати милях от залива Сен-Тропе, в сердце дикого и безлюдного региона, известного как «Цепь Мавров», это шато было древнее и во многом колоритней, чем поместье Сен-Морис. Фундаменты его двух круглых башен (первоначально их было четыре) относятся к XII столетию, когда монахи аббатства Сент-Виктор в Марселе вознамерились построить убежище, где они могли бы скрываться от посягательств жестоких пиратов-сарацинов, промышлявших на побережье. От монахов собственность перешла в руки различных родовитых семейств. Перед самой Французской революцией ее владельцем был Жозеф Жан-Батист Суфрен, маркиз Сент-Тропез и Сент-Канн, который переуступил шато Эммануэлю Оноре Ипполиту Бойе де Фонсколомбу. Его наиболее известный обитатель – шевалье де Ла Моль, которого увековечил Дюма в романе «Королева Марго». В честь неверной супруги короля Генриха IV, которую ее любовник привечал здесь некоторое время, одна из древних башен замка по сей день известна как «башня королевы Марго».

И сейчас путешественник, двигающийся по шоссе, идущему со стороны Сен-Тропе, может видеть этот замок, горделиво взирающий на земли, простирающиеся сразу за «его знаменитостью». Издали он выглядит несколько обделенным растительностью, но бледные камни и плиты башен все же прикрыты тенью роскошного платана, который посадила еще мать Антуана более шестидесяти лет назад. Уже нет прекрасных розовых и белых побегов, укутывающих фасад, и деревьев и кустарников, огораживающих террасу, где Сент-Экзюпери играл ребенком. Но в салоне, по странной случайности обойденный временем, впрочем, как во многих старых провансальских домах, сохранился для восхищенных взоров потомков известный портрет предка Фонсколомба, написанный Ван Лоо.

Здесь по ночам в своей кроватке маленький Антуан мог слушать перестук капель дождя, принесенного влажным восточным ветром, который хлестал по увитым побегами стенам, или гудящие в беспокойных ставнях жестокие порывы ветра, разгонявшего облака и наполнявшего ночь ледяными звездами. В хорошую погоду дети радостно забирались в семейный дилижанс под управлением извозчика и ехали до станции Ла-Фу, где пересаживались на узкоколейку и проезжали несколько миль до небольшого порта Сен-Тропе, который в то время был лишь небольшой рыбацкой деревушкой у стен разрушенного замка сарацинов. Однажды, узнав, что на паровозе едет его тезка Антуан, машинист позволил четырехлетнему мальчугану прокатиться в кабине паровоза. В течение многих дней после этого любой клочок бумаги или картона в шато «Ла Моль» превращался в поезд. На этом приобщение к чудесам современного транспорта не завершилось, и на следующий год каждый обломок скалы вокруг шато становился автомобилем, которым Антуан управлял так, как если бы ехал на лошади.

Особую память сохранил он о юных радостях Рождества, когда царил «свет рождественской елки, музыка полуночной мессы, мягкость улыбок окутывала подарки священным сиянием». Ибо даже день, когда солнце, и пчелы, и цветы полны были радостного удивления, не шел ни в какое сравнение с волшебным таинством ночи. «И когда луна вставала на небосклоне, – написал Антуан в одной из первых книг, – вы брали нас за руки и просили прислушаться к звукам земли, они давали нам уверенность, с ними было так хорошо. Вы были так надежно защищены этим домом в роскошном облачении из окружавших его земель. У вас были особые отношения с дубами и липами, отарами овец, что мы называли вас принцессой. Постепенно ваше лицо смягчалось, как все вокруг, чтобы предаться ночному отдыху. Фермер пригнал животных. Вы знали об этом по свету отдаленных огней в конюшне. Громкий звук – закрывают водоводы. Все было в порядке. Наконец и семичасовой экспресс промчался в сумерках и исчез, подобно лицу в окне спального вагона, освобождая ваш мир от всего, что беснуется, движется и знаменует зыбкость окружающего мира. И ужин, накрываемый в столовой, слишком большой и плохо освещенной, где вы (а мы, словно шпионы, наблюдали за вами) становились королевой ночи».

Это могли быть его мать, сестра, кузина, приехавшая гостья или его первая детская любовь. Не имеет значения кто, но место узнаваемо – Сен-Морис-де-Реманс. После аварии в аргентинской сельве Антуан де Сент-Экзюпери оказался в гостях в ветхом особняке, где змеи вползали через отверстие под столом в гостиную. Возможно, кто-то другой, обладающий не столь романтической душой, испугался бы, но не Антуан, который внезапно унесся назад, в очарование своей юности. «Переходя из одной комнаты в другую, будто там все было намазано миром, я вдыхал запах старой библиотеки, который ценнее всех ароматов мира. Больше всего я любил смотреть, как переносят лампы. Настоящие тяжелые лампы… Их несут из одной комнаты в другую, как во времена моего самого раннего детства, и они отбрасывают изумительные тени на стены. Мы подняли снопы света и смели потолки над нами черными пальмами».

Как только ночная тьма начинала сгущаться, лягушки оглушали окрестности своим кваканьем и фонарщик Сен-Мориса отправлялся в путь со своим небольшим прутом и лестницей, зажигая масляные лампы одну за другой. Он также не был забыт, когда молодой Антуан растворился во взрослом Сент-Экзюпери. Спустя годы он вновь появляется, этот безымянный фонарщик, в «Маленьком принце». И когда Маленький принц спрашивает его, почему он делает свое дело, тот отвечает с простотой, которую графиня Трико инстинктивно поняла бы: «Так надо». Таков приказ.

Вначале было слово… Но оно было приказом, и первая обязанность человека – повиноваться.

Глава 2

Поэт и проказник

Осенью 1909 года Мари де Сент-Экзюпери покинула Сен-Морис-де-Реманс и переехала со своими пятью детьми в Ле-Манс. Антуану, к тому времени уже успевшему освоить азы французской грамматики и арифметики в дневной школе в Лионе, исполнилось девять лет. Настало время отсылать его в Нотр-Дам-де-Сен-Круа, семинарию ордена иезуитов, в которую в свое время поступили его отец Жан в 1872 году и его дядя Роже в 1877 году. Дедушка Антуана, Фернан, после своей вынужденной отставки с государственной службы в 1871 году осел в Ле-Мансе. Ле-Манс также стал домом для нескольких его тетушек.

Первоначально семья происходила из районов, расположенных намного южнее, хотя если кто-то хочет поговорить о корнях генеалогического древа, то следы их теряются где-то в Средних веках, за исключением ветви семьи Метусела. Первым из носивших фамилию Сент-Экзюпери, или, точнее, Экзюпериус, принято считать епископа города Тулузы, жившего в V столетии, чьи останки или то, что считается его останками (включая митру), захоронены в склепе, построенном из красного кирпича в стиле базилики Сент Сернан (датируемой несколькими столетиями позже времени епископа). Он, очевидно, был в хороших отношениях с Сент-Жеромом, который сделал ему посвящение в своих «Комментариях к Книге Захариаса», поддерживал дружескую переписку с папой римским Иннокентием I. Документальные свидетельства о том, оставил ли он после себя потомство, отсутствуют, поскольку его имя, если придерживаться истины, являлось скорее личным именем, а не родовым именем, так же, как и в случае с другим Экзюпериусом, известным ранее и служившим наставником у племянников Константина Великого. Латинское происхождение этого имени (ex-superius (превосходящий других), или, если еще углубиться, ex-superance, побеждающий), очевидно, как и у множества других ранних французских святых, подобно Сернану (сокращение от Saturnmus), Сильвиусу, Илаиру (общительный) и тому благословлявшему веру Фидису из Ажена, который впоследствии превратился в Сент-Фу из Конке и Санта-Фе из Новой Мексики. Хотя он не стал объектом сопоставимого по значимости культа. Сент-Экзюпери длительное время равно почитался с Сент-Сернаном, первым епископом-мучеником из Тулузы. Да и спустя четыре или пять столетий память о его добрых делах была все еще достаточно сильна, чтобы вдохновлять прихожан (или, во всяком случае, священников) общины, расположенной где-то на полпути между Виши и Лиможем, выбрать его своим покровителем в те безумные времена Содома и Гоморры, вслед за крушением империи Карла Великого.