Читать книгу "Кот, который гуляет со мной - Татьяна Веденская"

– Он вернется, не переживай. – Я сказала это утвердительно, ибо знала: рассчитывать на то, что Сережа уедет навсегда, не приходится. Так было изначально – все то время, что они с Лизой вместе. В начале своего бесконечного цикла они тешили друг друга несбыточными мечтами, и тогда Сережа становился сахарным, как петушок на палочке. Обещал золотые горы, строил планы, воздушные замки и витал в облаках. Это был период, который я называла «возникновением первичной инфекции». В этот период «оголтелого оптимизма» от них обоих – и от Лизы, и от него – можно было услышать многое об «очищении», «здоровом образе жизни», о «хозяевах собственного будущего» и о «финансовой состоятельности». Сережа в эти периоды был вполне обаятельным, добродушным, улыбчивым. Как правило, эти периоды начинались после разлуки.

Затем цикл неминуемо сползал к следующей стадии. Сережа спал, ел, хотел новый компьютер, жаловался на беспорядок в доме и много времени проводил в Интернете. Лиза запасалась терпением, которое регулярно подпитывала фразами о «принятии людей такими, какие они есть» и о «хорошей карме». Она словно пыталась убедить себя, что если она оставит Сережу в покое и не скажет ему того, что реально крутится в ее голове, то кто-то свыше наградит ее и погладит по голове. Она работала, кормила Сережу, платила по бесконечным счетам и старалась не звонить мне, чтобы не нарваться на мой критический взгляд на происходящее. Но вскоре неминуемо случалось что-то, и мой телефон оживал.

– Я его ненавижу, – слышала я. – Я его выгоню. Он вообще-то мужчина, так почему он ничего не хочет делать? Я понятия не имею, что творится в его голове. Может быть, у него есть кто-то, кроме меня. С чего он взял, что я буду это терпеть?

Лиза становилась живой, реальной в этот период, она слушала и слышала, она звала подруг домой и устраивала посиделки, ругалась с Сережей, пилила его, скандалила – он отвечал ей тем же, она гнала его на работу, а он требовал идеально чистого дома. Лиза отказывалась стирать его вещи, выкладывала ему неоплаченные счета и бросала трубки, когда он звонил. Был случай, когда в этот период Лиза даже вроде как изменила Сереже с кем-то из своих коллег. Или клиентов ее центра «Надежда». Ах, если бы только это длилось вечно.

– Он ушел. Все кончено. Мы расстались. – Это был следующий этап их бега по кругу. Лизин голос звучал обычно тихо, словно ей трудно говорить, будто ей перерезали голосовые связки. Я прибегала – о, сколько раз я клялась себе не вестись на эти театрализованные представления, но каждый раз я оказывалась там – в первом ряду, в потертом старом кресле, купленном еще нашим отцом. И начинался спектакль одного актера. Лиза не выносила одиночества, не выносила мыслей об одиночестве, не выносила чувства свободы, и возможность выбирать свой путь была ей вовсе не нужна. Она говорила себе, что скучает по Сереже, говорила себе, что любит его, что это Любовь и что это слово, написанное с большой буквы, все объясняет. Его одного достаточно, чтоб оправдать то, что будет дальше. Сережа вернется. Предлоги будут разными – он позвонит, спросит, как дела, как Вовка, попросит совета, помощи, а иногда привезет денег – на сына. Скажет:

– Я понял, мы созданы друг для друга. Мне тебя не хватает. Странно, я должен бы тебя ненавидеть, но ты мне приснилась – и я весь день думал о тебе и понял, что совершенно не могу на тебя злиться.

Это не было ложью, не было продуманным актом, да и никаких особенных бонусов за Лизой не числилось, за исключением разве что добротной московской квартиры на пятнадцатом этаже высотки. Да, неплохо, но разве достаточно, чтобы раз за разом возвращаться к женщине? Я с некоторой обреченностью и унынием была вынуждена прийти к единственно возможному логическому выводу – да, Сережа тоже любит Лизу. А Лиза любит Сережу. Его обманчивая внешность внушала доверие и расположение, он был похож на певца Стинга – но только внешне. Тот же мечтательный, философский взгляд, те же морщины, та же щетина. Но за его глубокомыслием ничего не стояло. Музыка Стинга наполняла тысячелетней мудростью и спокойствием перед неизбежностью вечной жизни или неотвратимостью смерти, но Сережа-то был пустым. Лизе эта пустота не была видна, ее глаза были закрыты плотной повязкой из тряпки-невидимки. Это та самая любовь, которая зла, от которой больше бед, нежели пользы. Они терпеть друг друга не могут, им друг от друга лишь вред, однако они будут вместе до скончания земных времен… Смирись, мечтательная Фаина, смирись. Некоторые люди вполне счастливо живут без мозгов. Это у тебя одно сплошное горе от ума…

Некоторое время после очередного «эпического возвращения» сахарная пара наслаждается иллюзиями и предается самообману. Затем все начинается заново.

– Скажи мне лучше, что говорят врачи? – спросила я, дабы переменить тему. Я знала, что говорят врачи, мы побеседовали с одним. Игорь задавал вопросы, само знание которых было подозрительно. Что-то об отслойке плаценты, о давлении, гипоксии, о шансах. На вопрос о шансах лечащий врач моей Лизаветы отвел взгляд в сторону и принялся рассуждать о каких-то новых препаратах, улучшающих кровообращение, которые они сейчас колют и будут колоть пациентке. Основной смысл его длинной, заумной, витиеватой речи – «посмотрим-посмотрим, не будем загадывать». Лизу оставляли в больнице «на сохранение», а я плавилась в огне самоненависти и самопрезрения, ибо не могла побороть в себе мысль, что потеря ребенка в сложившейся ситуации будет не самым худшим выходом. Конечно, я не сказала об этом вслух – но думала, думала. И Лиза, кажется, тоже понимала, что я так думаю, но не подавала виду.

– Я звонила маме, да у нее телефон отключен, наверное, еще на йоге. Надо же, наша мама – и йога. Вот ведь бывает, да? – улыбнулась Лиза. Улыбка робкая, как у опоздавшего на урок двоечника. – Ты Вовку заберешь?

– Конечно, не волнуйся, – кивнула я. Вот она, хваленая «сублимация». Мы перекраивали наши реальные мысли и желания в разговоры о том, кто и куда заберет Вовку Ромашина.

Игорь устал ждать и заглянул к нам в палату. На лице его было написано – нет-нет, не беспокойтесь, я вас вовсе не тороплю, просто сколько можно трепаться… у меня выходной, и он между прочим не резиновый.

– Игорь, вы же меня простите, да? Я совсем не хотела нарушать ваши планы, просто я не знала, кому еще позвонить! – Лиза сказала это таким тоном, словно все же обвиняла Игоря в чем-то. В том, например, что она должна теперь учитывать его наличие в этом мире и его присутствие в моей жизни. Ее возмущение было таким очевидным, что я с трудом подавила в себе желание рассмеяться.

– Ну что вы, это ведь совершенно естественно. Было бы странно, если бы вы не позвонили, верно? – Он улыбнулся открытой, профессионально радушной улыбкой, но я видела, что глаза его холодны. Интересная бы вышла из нас семейка, если бы мы все взяли и переженились в самом деле. Сережа и Лиза, два сапога пара, но оба – левые, Сережа ненавидит и боится меня, и это при полной взаимности с моей стороны. Лиза и Игорь – профессионально ревнивые ловцы человеческого бессознательного – явно тоже наступили друг другу на мозоли, в переносном, конечно, смысле. Лиза претендует на меня, желая сделать счастливой, что крайне затруднительно, ибо меньше всего Лиза интересуется тем, что такое для меня счастье. Игорь претендует только на себя, на свою жизнь, на свидания и звонки, утренние завтраки во французском стиле. Сколько, должно быть, сил потрачено на то, чтобы привести свою жизнь в это кашемировое равновесие, где все в гармонии и балансе, и философия, и познание мира, и уверенность в себе и своем пути, и деньги тоже. Игорь Вячеславович Апрель был хорошим человеком, живущим исключительно для себя. И если уж он захотел меня – то тоже для своего блага, но вот парадокс – он делал меня счастливой… ну, иногда. А я… чего хочу я? К кому я буду ревновать? Кого я стану делать счастливым против его воли? От кого буду убегать? Я не знаю, смогу ли выжить в условиях любви.