Читать книгу "Арлекин и скорбный Экклезиаст - Фаина Раневская"

…Раневская спорит с ним безжалостно. Тот отвечает с не меньшим ожесточением. Две глыбы, две скалы. Громада – на громаду. За Завадским – непререкаемый «административный ресурс». Никто из труппы не хочет получить «разнос», но зато все хотят получить роли. За Раневской – личное обаяние, недюжинный интеллект вкупе с непревзойдённым чувством юмора… и смех. Обычный смех, который порой разит гораздо больнее начальственных полномочий.

Типичный пример «позиционной творческой войны». Раневская методично, раз от разу опаздывала на репетиции. Вряд ли кому-то ещё это так сходило бы с рук. В какой-то момент Завадскому такое положение дел надоело… да и надо же продемонстрировать, «кто в доме хозяин»! Велел труппе: «Если хоть ещё раз опоздает – то просто Раневскую не замечать!» Бойкот, мол, объявим! Сильный ход…Ну, и что поделать – все покорно согласились: с начальством не поспоришь, ему виднее!

Далее – лучше прямой цитатой:

«Вбегает, запыхавшись, на репетицию Фаина Георгиевна:

– Здравствуйте!

Все молчат.

– Здравствуйте!

Никто не обращает внимания. Она в третий раз:

– Здравствуйте!

Опять та же реакция.

– Ах, нет никого?! Ну, тогда пойду поссу!»

Занавес!.. Не просто смех, но предполагаю – надмирный хохот разрушил все условные бойкоты в мановение ока. И где теперь этот хвалёный «административный ресурс»?

Думаю, что «душка» Завадский – который привык, что все женщины (поголовно, вне зависимости от возраста) смотрят на него с плохо скрываемым обожанием – стал крайне обескуражен таким к себе отношением. Вроде бы, на первый взгляд, безобидные предположения Раневской, намертво приклеившиеся к прославленному театральному деятелю: «Завадский родился не в рубашке, а в енотовой шубе!» или «Завадскому дают награды не по заслугам, а по потребностям. У него нет только звания «Мать-героиня»! Но ведь особо и не «полютуешь»: завистники (да и не только!) сразу же обвинят в отсутствии чувства юмора, а того и гляди – просто в «недалёкости».

Хотя со стороны Фаины Раневской – такая позиция является не более, чем способом активной защиты. Она не держала зла. И неслучайно на смерть Завадского написала следующие строки: «Я знала его всю жизнь (…) И я грущу, тоскую о нём, мне жаль, что он ушёл раньше меня. Я чувствую свою вину: ведь я так часто подшучивала над ним». Здесь ключевое слово: «подшучивала», кто бы чего ни говорил!

Хотя это вовсе не значит, что все шутки Раневской несли некую беззубую, ванильно-ироничную «доброту». Нет, порой это довольно желчные, обидные остроты. Мало кто желал бы получить их на свой счёт… И опять сама что это? Старческая злость и традиционная зависть к более молодым? Недовольное брюзжание неудачницы, не получавшей достаточного количества ролей – ни в кино, ни в театре? (Порой именно так пытаются проинтерпретировать многие словесные «перлы» Раневской её нынешние недоброжелатели.)

Или, всё же, некий праведный гнев, попытка хоть что-то изменить в «паскудной» реальности, что её окружала?

«В театре меня любили талантливые, бездарные ненавидели, шавки кусали и рвали на части», – напишет Раневская в воспоминаниях. И если внимательно прислушаться к самой Актрисе, то увидим, насколько её раздражал – именно «в принципе», как поругание вечной идеи Высокого Искусства – непрофессионализм околотворческих приспособленцев: «Сегодняшний театр – торговая точка. Контора спектаклей… Это не театр, а дачный сортир. Так тошно кончать свою жизнь в сортире!»

И, если рассматривать совсем пристально, понимаешь, что «сортирные» определения возникают не из каких-то личных отношений, не из-за того, что «что-то сложилось или нет», а именно по профессиональному признаку. Раневская любила всё мерить по самому высшему, «по гамбургскому» счёту. Никаких поблажек – ни для себя, ни для коллег.

«Ведь знаете, как будто бы Станиславский не рождался. Они удивляются, зачем я каждый раз играю по-новому…»

…Думаю, что и своим непредсказуемым чувством юмора Раневская также озадачивала коллег. Потому как не секрет – и в артистической, и в литературной среде существует целый пласт стареющих «остроумцев» обоего пола, расхаживающих по разного рода презентациям и творческим мероприятиям с заранее заготовленным набором дежурных шуточек и «не раз испытанных» на практике актёрских баек. Первое впечатление человек производит довольно сносное… ну, а дальше – когда при третьей встрече вынужден в третий раз выслушивать одну и ту же остроту, даже выраженную с одинаковой интонацией! Хочется просто ругаться матом… как, впрочем, не раз это делала и сама Фаина Раневская!

«Я не признаю слова «играть». Играть можно в карты, на скачках, в шашки. На сцене жить нужно». И всё – по максимуму! На сцене – проживать жизнь, а в жизни – чувствовать себя как на сцене, под пытливым взглядом заклятых приятелей и просто коллег по театральному цеху. Ведь любое её действие – завтра может быть разнесено злопыхателями и любопытствующими по всем артистическим центрам необъятной страны Советов. Не давать повода! Столько историй о Раневской сохранено и описано её современниками… но вот не нашёл ни одной, где бы она представала в неприглядном свете, где бы её обвиняли в подлости, в низменной мести… да и вообще – в обычном злонамерении! Представляли в парадоксальном свете, в виде непредсказуемой, не от мира сего – можно найти, при желании.

А при этом положительного – зафиксировано пруд пруди. Фаина Георгиевна мастерски, с изящным совершенством бичует своих идейных оппонентов, мягко подтрунивает над приятелями, с кем была дружна… и резко, безапелляционно «посылает в жопу» всех тех, кто пытается бесцеремонно влезть в сложный процесс её отношений с миром.

И жёсткий «отлуп», и даже пресловутая «жопа» (заметьте – не «задница» даже, и уж тем более не разные завуалированные эвфемизмы) – стали своеобразной «визитной карточкой» Актрисы-философа. Её «шуточки на грани фола» никогда не считались признаком вульгарности или грубости, а наоборот: признаком утончённого остроумия, игрой интеллекта, и – для посвящённых! – определённой «фигой в кармане», выражаемой окружающей косной действительности.

«– Почему, Фаина Георгиевна, вы не ставите и свою подпись под этой пьесой? Вы же её почти заново переписали.

– А меня это устраивает. Я играю роль яиц: участвую, но не вхожу».

Возможно, кто-то из записных ханжей может тут прокомментировать: «Фу, быдлятина! Какая пошлость!» И понимаешь, что «ещё совсем чуть-чуть» – и пришлось бы, скрепя сердце, согласиться. Но Раневская имела удивительную особенность: «не перегибать палку», останавливаться на краю, доводить «почти до» открытой неприличности – и тут же отскакивать в сторону, предоставляя слушателям самим «докручивать» возможные смысловые нюансы… и катиться кубарем в яму «неприличных» ассоциаций.

Ну, например, почти безобидное: «Самая ненавистная болезнь – геморрой: ни себе посмотреть, ни людям показать!» Или, ещё более невинное, но не с меньшей житейской прозорливостью, тоже на медицинскую тему: «Как считаете, медицина делает успехи? Ответ Раневской: «А как же! В молодости у врача мне каждый раз приходилось раздеваться, а теперь – достаточно язык показать!»