Читать книгу "Один счастливый случай, или Бобруйские жизнелюбы - Борис Шапиро-Тулин"

Доехав до того места, где черной дырой зияли распахнутые ворота, Илюша решил, что лихой поворот в духе лучших традиций автородео надолго заткнет рты местным насмешником. Он дал газ и резко крутанул руль. Но коварный коминтерновский песок вопреки всем намерениям Лашкевича подхватил автомобиль и вместо открытых ворот ткнул его задним бампером в угол фанерной парикмахерской.

Угол треснул, но устоял.

Из «Филиала № 3» показалась Зинаида-полубокс.

Явление ее окрестной публике было одновременно и грозным и торжественным. В одной руке она держала помазок, в другой – сжимала бритву. Все затаились. Зинаида обвела глазами притихших зрителей, сплюнула в сторону заглохшего опять «Запорожца» и произнесла одно только слово – «шпион».

Но как она его произнесла?! Все презрение, накопившееся по отношению к мужчинам за долгие годы девичества, все страдания от дефектов собственной фигуры, всю одуряющую и безрезультатную борьбу за финансовый план вложила она в это короткое слово. Если Илюшу не хватил удар, то только потому, что автомобиль в это время завелся опять, и под тяжким грузом своего позора Лашкевич выжал сцепление и дал газ.

Увы. Вместо того чтобы послать машину вперед, его дрожащая рука включила заднюю передачу, мотор взревел, и автомобиль, протаранив насквозь фанерную стенку, въехал в совершенно не приспособленный для этого «Филиал № 3».

Зинаида-полубокс взвизгнула и упала в обморок. Кассирша Валя выскочила со щеткой наперевес и, имея в кармане трехдневную выручку, исчезла в неизвестном направлении. Мальчишки побежали за милиционером, а публика с нескрываемым удовольствием любовалась странным гибридом, который наполовину состоял из горбатого «Запорожца», а наполовину из фанерного строения парикмахерской.

Илюша медленно выбрался из машины и с опаской подошел к лежащей без чувств Зинаиде.

– Дыхание, – советовали ему со всех сторон, – делай ей искусственное дыхание.

– Как это? – беспомощно оглядывался Илюша.

– Рот в рот! – кричала заинтересованная публика.

Илюша опустился на колени, и губы его впервые коснулись губ женщины.

Какая между ними проскочила искра – не нам рассуждать об этом. Браки, как известно, заключаются на небесах, и им, небесам, естественно, ничего не стоило подстроить все эти злоключения с машиной в один из воскресных дней начавшейся уже весны. Правда, в течение семи месяцев из жалованья Илюши вычитали сумму, необходимую для ремонта покореженного филиала. Но на небесах либо не заметили своего прокола, либо решили, что это пустяки. Зато двое влюбленных обрели друг друга, «дай им Бог здоровья на долгие годы», – наверное, так рассуждали в самых что ни на есть заоблачных инстанциях.

Теперь вы, надеюсь, понимаете, после каких событий местные жители стали окончательно называть Илюшу Лашкевича – Счастливчик.

На свадьбу, состоявшуюся-таки накануне дня тридцатилетия, миролюбивый Илюша хотел пригласить и сварщика Тимченко, но Зинаида была против.

– Зачем, – сказала она, – ведь он так и не дал тебе того, что ты просил.

«Дал, если бы я так быстро не бежал», – подумал Илюша.

К этому времени он уже усвоил для себя, что счастье порой бывает и тогда, когда тебя просто не могут догнать.

И еще одна мысль бродила у него в голове: а все-таки хорошо, что он не послушал брата и не променял Бобруйск на далекий город Сидней, иначе Зинаида никогда бы не стала его женой.

Снег в сентябре

Если вам уже семьдесят два года и вы всю жизнь прожили в городе, в котором родились, легко ли вам будет уезжать из него навсегда?

Вы знакомы почти с половиной его жителей, и они раскланиваются с вами при встрече. Вы знаете, по какой стороне улицы лучше всего идти в знойный летний день и какими шагами взбираться зимой на покатый и скользкий пригорок, за которым стоит ваш дом. Шаги должны быть мелкими-мелкими, чтобы не поскользнуться и не упасть. А это не так уж просто, как кажется с первого взгляда, – не упасть зимой на улице, когда вам уже семьдесят два.

И даже трудно сказать – любите ли вы свой город. Да и как определить, любите ли вы свою привычную одежду и удобную разношенную обувь.

Но жизнь-то уже почти вся прожита, и прожита здесь в этом городе. Конечно, и отсюда пришлось уезжать, и даже один раз надолго. Но тогда была война, и вы уехали на целых пять лет, точнее – пять лет и два месяца. У вас была блестящая возможность остаться в любом другом месте, когда вы возвращались назад из Германии. Но вы приехали сюда, в свой город, и увидели, что дом, который строил еще ваш дед, уцелел.

И тогда вы привели в этот дом свою жену, и здесь родился у вас сын. И так уж вышло, что война пощадила вас, и жена любила вас, и дом был цел, и сын рос. Можно было жить, а жизнь, вся жизнь была еще впереди.

Давно все это было. А сейчас жизнь идет своим чередом, и только вы словно застыли, остановились на месте, а она течет мимо вас, размывая минута за минутой, словно мельчайшими песчинками, старый изношенный организм.

Сын упорно зовет к себе, ваш сын, который вырос в этом доме, шалил здесь и болел бесконечными ангинами. И вот ваш сын живет в далеком Израиле и так редко имеет возможность приезжать сюда.

Последний раз это было, когда умерла его мать. Он плакал тогда, совсем уже взрослый мужчина, он как слепой ходил по дому, натыкался на вещи и все недоумевал, почему завешены зеркала. А соседки терпеливо объясняли ему, что такой это обычай, такой обычай.

Сын зовет к себе, в каждом письме зовет. Почерк у него жесткий, взъерошенный. Сколько раз приходилось ругать его в детстве за такой почерк. Ничего не помогало. А вот теперь он командир танкового подразделения, и почерк тому не помеха.

Сын зовет к себе, значит, надо решаться оставить этот город навсегда и этот дом, который уже и не дом даже, а склад, хранилище, музей всех ваших воспоминаний. Потому что за каждым пятнышком на обоях стоит целая история, маленький кусочек из прошлой жизни. Вон там за шкафом в углу сын чернилами нарисовал воздушный бой, и ему за это здорово влетело. А вот здесь, около постели, самое последнее пятно – это когда жена застонала, вдруг задыхаясь, вы помчались к ней с пузырьком лекарства, а потом все поняли, и пузырек выпал из ваших рук.