Читать книгу "Послания из прошлого - Саша Кругосветов"

Водопроводчик Паша

Ночью, когда самый поздний, самый неспокойный житель дома отдыха «Морской прибой» пробегает по освещенным морозным аллеям, движимый исключительно желанием поскорее добраться до своей теплой постели, смежив веки и уже перекинув на ту сторону сна оставшиеся позади переживания и радости, вот тогда-то осторожно выходят из своих неведомых убежищ настоящие хозяева этих холодных аллей и промерзших до костей деревьев. Иссиня-розовые. Их много, и движутся они в полной тишине. Берут озябшими руками огромные заснеженные гипсовые вазы, те мгновенно промерзают от их холодного прикосновения, становятся льдисто-прозрачными, и, разрезая ядовитую тишину, раздается первый хрустальный звон. Вазы вибрируют, волнами выбрасывают неземные звуки, и эти звуки быстро разлетаются по скользким, раскатанным аллеям. За первым ударом следует второй, потом холодный третий, и неторопливые звоны медленно достигают барабанных перепонок спящих, омертвело бесчувственных людей, возвещая о том, что Паша не уехал, он только временно исчез с горизонта, ушел в подполье и, тайно встретившись с друзьями, начинает очередную попойку.

Призыв джунглей

Стихи в прозе

Откуда этот голос? Что за страстный призыв джунглей?

Привычно властный, невыразимо тоскующий, подавляющий своей отчаянной безысходностью.

Я хочу быть негром с красивой каштановой кожей и безумно покатыми плечами. Как сверкают мои зубы, как легки мои сильные бедра! Без оглядки сливаюсь я в движении с лихорадочным плачем ритма, смотрите, как бурлит во мне жизнь!

Я – сама кровь, ртуть, горячая пульсирующая жила. Пусть текут по моим щекам слезы, слезы высохнут на углях моих щек. Пусть зябнет мое сердце, каштановый огонь моих плеч согреет его. Пусть кто-нибудь скажет, что я слаб и жалок, жалкий не может быть веселым…

Наденька

Грязно и заплевано. Молодой отец в традиционной позе гитариста, в глазах – слезы. Пьяные глаза направлены на двухлетнюю Наденьку. Наденька – на столе, неподалеку от отца. Толстощекая, бледная, грязно одетая.

По заказу дочери отец поет песни «Ах Надя, Наденька, мне за двугривенный в любую сторону твоей души» и о «голоде Ленингладе». Поет с надрывом, Наденька очень серьезно подпевает окончания строк. Дочь смотрит в глаза отца, внимательно слушает и, поймав знакомое слово взрослой песни, тотчас его повторяет. Сильно запаздывает и попадает своим тихим голоском в паузы, где не заглушается отцовским рокотом.

Она с пеленок слышит песни под гитару в семье и очень их любит. Родителям нравится, когда Наденька «подпевает» им – сосредоточенно и на одной ноте. Гостям тоже это нравится. Они не особенно орут и с умилением смотрят на папу с дочкой.

Паноптикум уродов

Каждое утро, просыпаясь, я попадаю в свой паноптикум уродов.

О, это прекрасный паноптикум прекрасных уродов. Устроен он идеально, организация его превосходна, подбор экспонатов великолепен, многообразие их бесконечно!

Ни в одном музее мира нельзя найти такое громадное количество таких безупречных и восхитительных уродов.

Здесь не встретишь ни одного экспоната, похожего на другого, – все разные и все уроды. Но их можно классифицировать. Система их демонстрации задумана блестяще и исполнена с большой выдумкой.

Урод здесь представляет собой высшую ценность. Служители музея, которых набирают из его же экспонатов, любят их больше самих себя и готовы, не задумываясь, отдать за них свою жизнь. Каждому из уродов в большей или меньшей степени присуще это качество.

Уродов не умерщвляют. Создатели и организаторы паноптикума справедливо решили, что эти экспонаты лучше сохраняются в жизни, чем в спирту. Наступает момент, когда они все-таки уходят из жизни, но оставляют при этом потомство не худшего качества.

Экспонаты демонстрируются в своей повседневности. Живут в собственном мире, наглухо отгороженном от других миров. Любят себе подобных и не осознают, кто они. Слово «урод» им известно. Этим словом они обозначают случайно попавшего сюда, не похожего на них человека.

Я родился и вырос в небольшом паноптикуме уродов. Привык к ним, усвоил их привычки, а они привыкли ко мне, хотя именно меня они и считают «уродом». В детстве я думал так же, а уродов принимал за нормальных людей. Мои родители никогда не думали об уродах иначе как о людях, а о себе – как об уродах. «Мы – уроды» – вот оправдание и призыв к бездействию во всех несчастьях, которые сваливались на нашу семью.

Выхожу из комнаты – встречаю коммунальных уродов, иду на улицу – пешеходных уродов и уродов-водителей, а также – руководителей пешеходов и водителей, прихожу на работу – уроды с высшим образованием, лидеры науки и производства.

У меня мало знакомых, которых я люблю, знакомых – не уродов. Те живут далеко, мне трудно с ними встречаться, именно поэтому у меня большинство приятелей – уроды.

Вообще ведь уроды – это тоже люди, с ними не соскучишься. Они – такие разные…

Утром я встаю, выхожу из дома и попадаю в свой паноптикум уродов.

Путь к социальному миру

Обстановка в стране посвежела. Ждали перемен. К власти пришли скромные, сильные люди. Нужен был какой-то решительный шаг, чтобы распутать сложные психологические отношения, сложившиеся между двумя миллионами жителей, каждый из которых не похож на другого и еще при этом развивается, изменяется, так что не поддается никакой фиксации в представлении соседей-современников.

В появившемся долгожданном приказе говорилось, что будут созданы специальные комиссии, которые в непосредственном общении с каждым жителем столицы будут распознавать главный его признак как индивида и отмечать им для облегчения общения со знакомыми и незнакомыми людьми.

В качестве системы индикации была избрана группа уже отобранных в специальном комитете масок, носить которые вменялось в обязанность всем, прошедшим проверку. Маски изображали наиболее сильные эмоции человека в гротескной форме, а для более тонкой идентификации и маркировки дополнительно использовались многочисленные маски животных.

Вся страна была взволнована предстоящими событиями и готовилась встретить их как величайший праздник. Жители забыли на время о своих проблемах, о своих комплексах неполноценности и целиком отдавались тихой радости или шумному ликованию. Незнакомые люди подходили друг к другу на улице и поверяли сокровенные мысли о психологических последствиях величайшего в истории человечества опыта. В городе говорили о группе ученых из проблемной лаборатории «Ксенон» при Академии наук, производящей эксперименты в этой проблемной области и подготовившей это, без сомнения, грандиозное мероприятие. Были созданы порайонные комиссии из наиболее достойных людей города, так как сил специалистов было явно недостаточно. Помещение было празднично украшено. По стенам стояли кадки с фикусами и горшочки с домашними цветами, которые принесли одинокие старушки, выращивающие стаи кошек и домашних собачек. В центре стоял стол, покрытый ярко-красной скатертью.