Читать книгу "Басурманка - Вера Новицкая"

Но Женя вскарабкалась на ее колени, обвивала ее шею ручонками, целовала мокрые глаза, прижималась своим орошенным слезами личиком к заплаканным щекам няни.

Что-то теплое, горькое и вместе отрадное подступило к сердцу женщины, и первый раз она горячо, любовно прижала к своей груди это маленькое, до тех пор упорно нелюбимое существо. С этой минуты прежде неприступная крепость была прочно завоевана.

Одно обстоятельство послужило к еще большему сближению Жени с няней. Василиса была очень набожной. Маленькая полутемная комнатка, где помещались ее вещи, была увешана иконами, перед которыми постоянно горели лампадки. Таинственно, словно из какой-то бездонной глубины, вырисовывались во мраке угла темные лики с дрожащим на них трепетным светом огоньков. Они и пугали, и неотразимо влекли к себе впечатлительную девочку.

– Это огоньки у Боженьки, чтобы Ему лучше видно было? Да, нянечка?

– Да, девонька.

– И Он все-все видит?

– Видит.

– И слышит?

– И слышит.

– И сердится, если плохое что-нибудь делаешь?

– Сердится и огорчается, девонька, ах, как огорчается, что люди такие злые.

– Огорчается?.. И плачет Боженька?

– И плачет, если очень огорчится.

– А что тогда надо делать?

– Молиться, просить Боженьку, чтобы простил. Хорошенько молиться.

– И Он простит?

– Простит, коли хорошо покаяться и попросить, а коли нет, то накажет.

Глубоко врезался в память ребенка этот разговор. С тех пор, лишь только вспыльчивая, не умеющая сдерживать себя, она наговорит и натворит, бывало, сгоряча что-нибудь лишнее, почти тотчас же проснется доброе, честное сердечко: девочка искренне, слезно кается в своем проступке там, в нянином уголке, перед темными ликами, озаренными трепетными огненными язычками.

Это, с самых крошечных лет зароненное в душу ребенка чувство навсегда прочно осталось в нем. Подрастая, Женя с тем же искренним порывом и влажными глазами простаивала подолгу перед образом, каясь в своих прегрешениях, в нанесенных ею обидах.

Не одна няня, религиозна была вся семья Трояновых. Свято соблюдались там посты, аккуратно посещались церковные богослужения. Маленькая француженка с благоговением ходила в православный храм, страстно любила все службы и обряды, с трепетным сердцем, переполненным высоким горячим чувством, шла на исповедь к русскому священнику, беспощадно бичуя себя, со всей искренностью изливала ему свои детские прегрешения.

Кроме глубокой набожности, Женя подкупала еще всех своей щедростью и необычной добротой. Все-все она была готова отдать другим. Стоило кому-либо из прислуги или дворовых ребятишек заглядеться на ее игрушку, пирожное, пряник или конфету, как, не колеблясь ни секунды, малютка уже протягивала ручонку:

– Ты хочешь? У тебя нет? Совсем нет? Ну так на, кушай.

Лакомство переходило к новому владельцу, и, глядя на то, как поспешно оно исчезало, девочка только осведомлялась:

– А что, вкусно? Сладко?

Деревенские ребятишки, а за ними их отцы, матери и сестры начинали не только привыкать, но и любить щедрую и ласковую маленькую «басурманку». Впрочем, само это прозвище постепенно вышло из употребления, и в глазах окружающих Женя стала такой же барышней, какой была Китти.

В сущности, Женя знала о своем происхождении, знала, что она не дочь Трояновых, что родная мать ее была француженкой. Как далекий, смутный сон бледной тенью вставал в ее памяти образ матери. Но он был такой далекий, тусклый и бесцветный, ничто не связывало с ним ее сердца: слишком юно было оно в то время, когда смерть порвала между сердцем ребенка и матери те духовные нити, которых не успела еще прочно закрепить жизнь.

Вспоминала ли ее Женя когда-нибудь? Скорее всего – нет. Вся сознательная жизнь девочки началась здесь, в этой семье, где ей все бесконечно до́роги, где ко всем ее горячее сердечко переполнено искренней любовью. Где-то далеко-далеко, в самом темном, затерянном уголке мыслей запрятано то, что ей известно о своем происхождении, но никогда не представляется ни малейшей надобности, ни малейшего повода вспоминать о нем.

Вот они все тут, ее близкие, родные: папа́, мама́, Китти, Сережа. Лучше ее мамочки нет матери в мире, в этом девочка твердо уверена. А папа́! Ведь это ж такая прелесть! И какой герой! Перед Китти Женя благоговеет. Кроткая, спокойная, выдержанная девушка, такая хорошенькая, такая «святая», она имеет благотворное влияние на порывистую, впечатлительную, горячую Женю. Но, несомненно, больше всех в семье она любит Сережу.

Подвижный, ловкий, остроумный, всегда искрящийся жизнью и весельем – это ее герой, ее идеал, ее самый дорогой товарищ и единомышленник. Пусть у нее как в раннем детстве, так и теперь происходят с ним непрерывные ссоры и даже «схватки боевые» – пусть! Пусть изо всех только он один невыносимо ее дразнит, в ответ на что ее кулачки изо всей силы барабанят по его спине и плечам, а тонкие цепкие пальчики беспощадно впиваются в курчавую черную голову – пусть! Все это такие пустяки! Зато никто, кроме Сережи, не умеет выдумать таких интересных игр, так неподражаемо хорошо изобразить каждого, затеять тут же, под самым носом у «миски», что-нибудь необычайное. Пусть в результате возни порой появляются синяки и шишки – неважно! Зато как весело!

И, главное, никто так хорошо, как Сережа, не понимает и, право же, никто, никто не любит ее так, как он. Дразнит, мучает иногда до слез, а любит крепко. Нет, положительно лучше ее милого, славного Сережи нет и, кажется, не может никого быть на свете!

Глава 3

Прошло два дня с того памятного вечера, когда старик Сазонов привез печальную новость. Никакие дальнейшие слухи и вести о происходящем на полях сражений еще не успели проникнуть в Благодатное, однако, невзирая на это, у обитателей его появились новые заботы. И в девичьей, и в господских комнатах шли усиленная кройка и шитье: наскоро заготовляли белье, щипали корпию[7]для раненых. Хотя вести о них, имена и число жертв еще не стали известными, но, к сожалению, сомнений быть не могло: там, где встретились неприятели, уже полилась живая человеческая кровь.

Владимир Петрович писал длинные срочные письма, которые с нарочными[8]отправлялись в Москву и Петербург. С нетерпением ожидали возвращения посланий. В остальном жизнь текла своей обычной чередой.

В непарадном, так сказать, служебном уголке сада, прилегающем к домашним постройкам и нарочно к тому приноровленном, варка варенья в полном разгаре. Два громадных таза бурлят и клокочут на жаровнях. Светло-розовая пена колышется на их поверхности, распространяя соблазнительный сладкий аромат.