Читать книгу "Чужая луна - Игорь Болгарин"

Когда «Хриси» обнаружили, она уверенно шла на Одессу. А причину, почему врал компас, выяснили уже тогда, когда Паскуриди не было в живых.

Из-за нехватки продовольствия и пресной воды эскадру постигла еще одна беда. Люди ели селедку, которой было вдосталь, и запивали морской водой. И уже через сутки всю эскадру поразила желудочная болезнь. Многие не успевали добежать до судового гальюна и испражнялись прямо на палубе. Все трюмы тоже были загажены. К этой напасти, когда заштормило, добавилась еще одна напасть: морская болезнь. Большинство эвакуированных с трудом могли передвигаться и рвотными массами заливали каюты. Повсюду на эскадре стоял невыносимый смрад.

Во время доклада Врангелю Кутепов объяснил, что Крым всегда страдал из-за нехватки продовольствия. Ко времени исхода армии из Крыма местные жители разграбили почти все продовольственные склады и припрятали все, что можно было припрятать. И то количество продуктов, на которое рассчитывали, снабженцам достать просто не удалось.

— Ну, а вода? Уж питьевой водой могли запастись вдоволь, — мрачно сказал Врангель.

— Питьевой водой не запаслись по другой, но тоже уважительной причине.

И Кутепов объяснил, что в последние часы эвакуации возникла нешуточная дилемма: или взять вдосталь воды и оставить на берегу часть людей, или обойтись самой малостью воды, но не оставить противнику ни одного человека из тех, кто заявил желание выехать. Решение на всех судах принимали в пользу людей: путь до Константинополя казался не таким уж дальним и недостаток воды можно перетерпеть.

— Я тоже стоял на этом. Еще сутки-двое — и, даст Бог, мы сойдем на берег, — закончил свой доклад Кутепов.

— Будем надеяться, — бесцветным голосом согласился Врангель. И что-то вспомнив, спросил: — Слащёва-то отыскали?

— Да. Доставили на «Тверь».

— Ну, и как он воспринял прибавление семейства?

— Молча. Потом, правда, спросил: «Мальчик?» Мы ему сказали, что девочка. Больше он не проронил ни слова.

— Надеюсь, поздравили от моего имени?

— Да, конечно. Но он никак не отреагировал. Видимо, всё же расстроился из-за девочки.

— Ничего, он и девочку вымуштрует в своем духе. Он это умеет, — Врангель скупо улыбнулся. — Свою жену, «юнкера Нечволодову», вон как отмуштровал. Я сам видел, как она саблей орудует. Двух казаков за пояс заткнет. В бою всегда рядом с ним! — и, кивнув, он молча пошел по палубе.

Слащёва новость о том, что Нина родила, и верно, огорошила. По всем их подсчетам, ребенок должен был родиться не раньше, чем через месяц. И по поводу пола ребенка она тоже обманулась: по всем бабьим признакам и поверьям выходило, что должен родиться мальчик.

В тихие минуты Слащёв иногда думал о будущем мальчике и представлял себе эдакого сорванца, с такими же рыжыми вихрами, какие были у него в детстве, и с вечно разбитыми и исцарапанными коленками.

Старый денщик Пантелей откуда-то узнал, что к жене на «Тверь» наконец-то прибывает Яков Александрович, и поторопился на нижнюю палубу его встречать. Увидел его еще издали по его странному одеянию. Ментик он потерял или оставил где-то на «Илье Муромце» и сейчас стоял в расшитом шнурами красном доломане.

Слащёв тоже увидел Пантелея и даже не сразу его узнал. Он стоял возле трапа, сильно похудевший, со впалыми щеками, с жеваным морщинистым лицом. Отступление, эвакуация и его зацепили своим черным крылом. Соблюдая устав, старик сколько возможно вытянулся и радостно «ел» глазами своего подопечного.

— Здрав желаю, ваш дитство! — во всю мощь своего старческого голоса гаркнул он и закашлялся. Откашлявшись, уже тише, с легким упреком, сказал: — Заждались, как жа! Три дни носа не кажете. И Нина Николавна…

Слащёв, хлопнув ладонью по плечу, оборвал его упреки:

— Здравствуй, старый греховодник! И не причитай! Я уже все знаю.

— А одежа — срамота. Одели б свое, генеральское.

— Веди молча! И не болтай! Разжалую!

На «Твери» было, как и на «Илье Муромце», все загажено, заплевано, стоял удушающий смрад. И повсюду, на палубах и в узких коридорах, сидели и лежали эвакуированные военные и цивильные, родственники военных и родственники членов пароходной команды. Лица почти у всех были изможденные и зеленые от недоедания, морской болезни и тесноты. Теснота была такая, что прежде чем переставить ногу, надо было предупредить того, кто сидел или лежал, чтобы он на мгновенье слегка потеснился.

Старый Пантелей семенил впереди, время от времени предупреждающе слегка покрикивал «Посторонись!» и вопреки приказу Слащёва идти молча иногда оборачивался и докладывал домашние новости:

— Сперва на «Руси» в трюме поместили. Нина Николавна зачала задыхаться. Я им сказал: Яков Лександрыч прибудет, всех вас постреляет. Спужались. На «Тверь» перевели, тут лучшее, тут у нас каюта и в окошко море видать. А для меня поблизости каптерку определили.

Они поднялись по железной винтовой лестнице в коридор верхней палубы, пошли по нему.

Здесь было немного чище, хотя и здесь была теснота, и от голода и морской болезни страдающих тоже было предостаточно. Они сидели и лежали вдоль стенок кают, образовав узкий проход.

Им навстречу шла дородная дама в горностаевой накидке, ведя на поводке белую пушистую крошечную собачку. Не доходя до них, собачка обнаружила что-то для себя интересное, но дама дернула ее за поводок и строго сказала:

— Зизи, не сметь!

Пропуская даму, они отступили к стене. Собачка, проходя мимо Слащёва, вдруг встала на задние лапы и, привычно что-то выпрашивая, радостно залаяла.

— Зизи, как не стыдно! Прекрати! — снова прикрикнула на собачку дама и, удивленно разглядывая странное одеяние Слащёва, сказала: — Зизи очень любит военных. Мой муж — тоже генерал.

— Здравствуйте! Очень приятно, — учтиво поклонился Слащёв, и они разошлись. Когда дама с собачкой удалилась, Пантелей сообщил:

— Графиня Соболевская. Наши соседи. Занимают каюту капитана «Твери».

— Завидуешь?

— Жалею генерала.

Пошли дальше. Пантелей в который раз обернулся:

— А какая красивая, ваш дитство. Верите-нет, я как первый раз ее увидел…

— Ты про собачку?

— Та ну вас! Я про дите. Ну чистый ангелочек!

— Девка?

— Ага. Девонька. Махонька, волосики рыженьки, а глаза, ну, прям як… — на мгновенье он смолк, не сразу найдя сравнение. — Знаете, прям як у нашего филина Яшки.

— Что? Опять со всех севастопольских свалок живность насобирал? — сердито нахмурился Слащёв.

— Та не! Только наших старых вывез: кота Барона и филина Яшку, — стал оправдываться Пантелей. — Но оны не в каюти. Оны при мне, в каптерки.

— То-то же! А то еще микробов занесут, — сердито вразумил Пантелея Слащёв.