Читать книгу "Сказки по телефону, или Дар слова - Эргали Гер"

– А ты просчитала, душа моя, реакцию мамы на таковые твои слова?

– Вот то-то и оно, – сказала Анжелка.

– Разговор, я вижу, серьезный, – вздохнув, заметил Тимофей Михайлович. Он повертел бокал, с укоризной разглядывая содержимое, потом сказал: – Давай-ка для разгона выпьем за твое полное совершеннолетие…

Они чокнулись, Анжелка радостно встрепенулась от красоты звона и грациозно пригубила шампанское. Сама прелесть, подумала она о себе.

– Спасибо тебе за розы. Они до сих пор стоят, хотя совсем высохли.

– Извини, что не сумел преподнести лично. Работы действительно выше крыши, хотя, ты права, это не оправдание… Но все-таки – как ты думаешь преподнести эту ахинею маме?

– Я не знаю, – сказала Анжелка, не успев зацепиться за «ахинею».

– Мама скажет, что видала твою свободу в гробу.

– Или похлеще.

– Или похлеще. Да я и сам, откровенно говоря, полагаю, что свободы на этом свете нет. – Он посмотрел на Анжелку, потом добавил: – А для тебя, дочки Веры Арефьевой, нет и подавно.

– Это почему же?

– А потому, душа моя, что душа твоя обретается в бренном теле. Она заключена в грудной клетке, а не парит в небесех. Потому, опять-таки, что над нами властны законы физики, химии, биологии. Законы, заметь, а не пошлые рекомендации. А для тебя, как для богатой невесты, актуальны также законы социальные… Я понятно выражаюсь?

– Ты туманно выражаешься, – мрачно сказала Анжелка. – Притом на тему, которую я знаю конкретно.

– Ну вот, тем паче.

– А разве ты не свободный человек?

Тимофей Михайлович хмыкнул.

– Я бежал долго и быстро, как сказал один известный философ, – он с достоинством почесал в бороде. – Я петлял, как заяц. Так хитро петлял, что забежал за спину миру, который гнался за мной. Я полагал, это большая разница – он меня или я его. А он даже не почесался. Так что, если хочешь знать правду, изволь: я замазан. Я по уши в этом дерьме, Анжелка.

– А я думала, ты свободный, – сказала она.

– Приятно слышать, – Дымшиц кивнул, осклабился, обнажая ослепительной белизны клыки, и Анжелка увидела тигра в клетке. – Хорошо, что такое впечатление сохранилось. Так, по ощущениям, заржавел я на «Росвидео» капитально, но на два-три броска пороху еще хватит, это точно…

У Анжелки было некоторое представление о том, что значит «заржаветь на „Росвидео“», но она промолчала. Считалось, что о разногласиях Дымшица с компаньонами – ген. директором концерна и председателем совета директоров никто не знал, хотя, разумеется, эта тема живо обсуждалась сотрудниками. У компаньонов было по 25 % акций, у Дымшица 10 %, соответственно все решения принимались коллегиально, то есть простым большинством. Поговаривали, что компаньоны пришли на «Росвидео» один из ЦК ВЛКСМ, другой из Краснопресненского райкома партии – оба считались специалистами по борьбе с молодежной культурой и знавали Дымшица еще по временам, когда охотились за его подпольными фильмами. В разгар перестройки, когда официозная и гонимая культуры слились в брачном экстазе, будущие компаньоны вспомнили о Т.М. и призвали его руководить концерном, а сами сосредоточились на операциях не по основному профилю деятельности. С той поры утекло много всего, концерн благодаря Дымшицу устоял, сохранил завод, филиалы, удачно акционировался и так далее; Тимофей Михайлович взял курс на цивилизованный бизнес, более того – громогласно объявил войну российским видеопиратам, чем несказанно удивил и обеспокоил своих партнеров, полагавших, что это они обеспечивают обывателя нелицензионной продукцией… Напрасно Тимофей Михайлович зубоскалил, с какого такого бодуна комсомольцы стали всерьез относиться к декларациям о намерениях: в некоторых сферах антагонизм, однажды сформулированный, обретает живучесть противоестественную, то есть продолжает благополучно здравствовать даже после того, как сами противоречия убраны. Однажды решив, что в Дымшице заговорил апломб, пагубный для делового расчета, компаньоны уже не могли не замечать ни роскошных машин исполнительного директора, ни вызывающе роскошных женщин, ни идиотского пиетета западников, навечно вписавших Дымшица в апостолы цивилизованного бизнеса на Востоке; стилистические несовпадения означали все-таки нечто большее, нежели стилистические несовпадения. Бывшие бойцы невидимого фронта не понимали, зачем перелетать из тени в свет, когда в тени нежарко и прибыльно, а на свету порхают только такие бестолочи и пижоны, как Боровой, Мавроди и примкнувший к ним Дымшиц. Не по-нашенски это, не по-русски, полагали партнеры, обвиняя исполнительного директора в непонимании национальных особенностей кинорынка: это же Россия, говорили они, тут еще двадцать лет будут переваривать каратэ, греческих «смаковниц» и Рэмбо. Между тем на антипиратской волне концерн был принят в солидные международные ассоциации и получил эксклюзивные права на распространение продукции крупнейших голливудских компаний; озадаченные партнеры решили, что так тому и быть, хотя за Дымшицем нужен глаз да глаз, пока он не развалил концерн окончательно. К этому времени все поля для операций не по основному профилю были запаханы беспросветно, так что энергия компаньонов щедро обрушилась на родной концерн. Структурную перестройку, обмозгованную Дымшицем, завернули, развод «белой» конторы с «черными» филиалами отвергли с негодованием, подозревая подкоп, зато продали дружественному банку роскошную сеть областных фильмотек, поставив на необременительные киоски, и попытались сэкономить на новой копировальной линии, едва не загремев под штрафные санкции размером с трехэтажную виллу в Ницце. Дымшиц, стиснув зубы, спасал корабль, попутно пытаясь забиться в щель между партнерами и что надо – углубить, а что надо – расширить, но ушлый комсостав держался спаянно и давил на него всей массой голосующих акций; под этим гнетом бывший заслуженный видеопират СССР чувствовал себя обыкновенным наемным служащим, несчастным благородным капером, вынужденным пиратствовать по воле верховного сюзерена.

Такие проблемы, если верить бухгалтерским пересудам, одолевали Дымшица, но Анжелка о них, разумеется, не стала распространяться, просто спросила:

– Почему бы тебе не спрыгнуть прямо сейчас, пока не заржавел окончательно?

– Это мой корабль, Анжелка, – объяснил Дымшиц. – Вот такое у меня ощущение: есть экипаж, судовладельцы, а есть капитан. Не белка в колесе, а нормальный капитан дальнего плавания. И если что, я покину корабль последним.

– Не знаю, – подумав, сказала Анжелка. – Кораблей много, а жизнь одна.

– Не так уж много. Ровно столько, сколько капитанов, один в один.

– Не знаю, – повторила Анжелка с сомнением; Дымшиц улыбнулся в ответ, но не весело, а скорее галантно.

Потом они катались по ночной Москве, и Анжелка впервые своими глазами увидела стаи проституток по правой стороне Тверской, если ехать к Кремлю; девицы с энтузиазмом реагировали на «мерседес», разворачиваясь в цепь вдоль проезжей части, а Дымшиц ехал нарочно медленно, показывая Анжелке заповедник центровой фауны, и она с сосущим под ложечкой неправедным интересом разглядывала своих задолбанных жизнью сверстниц. Сделали круг почета вокруг Кремля, сиявшего нарядной елкой посередине ночной страны, потом покатили на Лихоборы. Со светофоров «мерседес» самозабвенно улетал в ночь, забывая об остальных машинах, на поворотах вжимался в землю всеми четырьмя шинами, чуть не брюхом, при этом в салоне было тихо, покойно, зыбко, как в теплой ванне. Анжелка, притопленная в мягком кожаном кресле, распластанная, летела по Нижней Масловке, по сплошной Тимирязевской улице, ощущая чувственное, физическое удовольствие от аттракциона быстрой езды; хотелось целиком отдаться полету, езде, могучей машине, удивительно приятному ощущению добротного дорогого комфорта.