Читать книгу "Плюс один стул - Маша Трауб"

Тетя Люба стала ходить в церковь два года назад и обрела смысл жизни. Вот теперь она из туалета рассказывала, как преподнесла отцу Василию две банки малинового варенья, чем была очень горда.

– Я ж не знаю, как это делается! – Тетя Люба вышла наконец из туалета и протопала на кухню, где тут же открыла холодильник в поисках еды. Елена Ивановна в последние дни сидела на кефире и гречке без соли, она вообще к еде была равнодушна по причине многолетней диеты, поэтому сестра, презрительно понюхав гречку, вытащила из собственной сумки краковскую колбасу, хлеб, малосольные огурцы и принялась сооружать бутерброд. От запаха Елену Ивановну затошнило и захотелось есть. И выпить. Водки.

– Тебе не предлагаю, – хмыкнула Люба и смачно откусила кусок.

Елена Ивановна притулилась на табуретке и скорбно сложила руки на коленях, думая о своем кефире на ночь.

– А мужика вы чем кормите? – осведомилась тетя Люба. – Его ж кормить надо! Он же для вас сейчас как бык-производитель! Если его не кормить, что он сделает-то? Силенок не хватит. А еще говорят, если мужик худой, то у него и эта, как его, сперма плохая, неподвижная. Детей заделать не сможет. Скажи Ксюхе, пусть мяса побольше в него впихивает, да пожирнее. Тогда и ребенок хилым не будет. Ладно, кому я это рассказываю? Сама на рынок схожу, куплю все, что надо. А ты, Лена, со мной поедешь к Матронушке. Обязательно. Даже не спорь. Попросишь за Ксюху.

– Ну что ты такое говоришь? Какое мясо? Какой ребенок? – ахнула Елена Ивановна, в очередной раз поражаясь дремучести сестры.

Они с Любой хоть и были родными по крови, но совсем чужими. И даже внешне не похожи. Елена Ивановна из-за сознательного аскетизма, отказа от еды и других радостей жизни, была сухой, строгой, нервной и очень нравственной. Себя она называла консервативной. Люба же, несмотря на воцерковленность, грешила, нарушала, каялась, молилась, снова грешила, но не могла себя ограничивать. Она влюблялась в батюшку, но уже через месяц «уходила» к другому, разочаровавшись в «бывшем». Убедив себя в том, что пост она выдержит непременно, Люба отрезала кусок колбасы, после чего страстно каялась и немедленно успокаивалась, не испытывая никаких мук совести.

– Продавщица в магазине попалась хамка, – продолжала рассказывать Люба, откусывая от бутерброда. – Да еще еле двигалась. Так я на нее наорала. Потом говорю про себя: «Прости, Господи, не надо было кричать, поддалась бесовщине». Вот встала с утра и думаю: «Ну пятьдесят лет, ну и что? Даже климакса еще нет». И попросила: «Дай, Господи, мне личного счастья», а потом каялась, что не то попросила. Бесовщине поддалась. Нельзя же такое просить! А с другой стороны – я же женщина. И Матронушка меня поймет. Хочется ведь! Вот попрошу и буду ждать. Говорят, очень действует. А ты Ксюху к мощам отведи, за ребеночка пусть попросит. А то сейчас девки молодые вообще родить не могут. Как проклятие на них. У нас в церкви знаешь сколько таких? Вот я удивляюсь. Мы и аборты делали, и мужики нас не жалели, драли как коз сидоровых, и ничего. Бегаем. А эти – малахольные. Послушаешь, так только молиться остается – то у них несовместимость с мужем, то кисты какие-то. Мы в наше время про кисты и не слышали. То они прижигают себе что-то, то готовятся к беременности. Вот это как, ты мне объясни. Как готовиться-то? Раньше такого не было – какие там анализы? Успевай только на чистку бегать. Ох, а Ксюха-то тоже беременная или так, вроде как по любви?

Ответов на свои вопросы Люба не ждала. Да и Елена Ивановна не смогла бы ей ответить. Единственное, что хоть как-то сближало сестер, – это желание личного женского счастья. Люба считала, что Елене больше повезло в жизни – Ксюху родила. А у нее – никого. Ни мужа, ни детей. А все потому, что не хотела, как у всех, а хотела по-настоящему. И только теперь, в пятьдесят, поняла, что надо было через церковь идти, через венчание. И рожать детей столько, сколько Бог посылал. А то, получается, всю жизнь в бесовщине прожила. Вот теперь грехи отмолит и, может, и счастье ей будет. Ведь так хочется! В их хоре поет один мужчина, тенор, очень приятный. Женатый, но с женой не живет давно. Может, у них что и получится.

Елена Ивановна соглашалась с сестрой – да, получится. Но ни за что не призналась бы ей в том, что, прогуливаясь в парке в лучшем своем полупальто и берете, искала глазами встречи с таким же одиноким мужчиной. А вдруг ее счастье близко? Вдруг рядом? Но если Люба формулировала свои желания конкретно и прямо – «мужика надо», то Елена Ивановна мечтала о романтике, совместных прогулках, разговорах и душевном волнении, которое заставляет стучать сердце. В Бога она не верила, а верила в фильмы и книги. Вот она идет по дорожке, встречается с ним взглядом, и все… Когда-то давно Елена Ивановна прочла, что встреч не нужно искать, мужчина появится тогда, когда этого совсем не ждешь. И уже много лет, гуляя по аллеям парка, она убеждала себя в том, что нет, ничего не ждет, совсем ничего. Но мужчина, тот самый, все равно не встречался.

– Опять я Толика на соседку бросила. А что делать? Он, бедный, так плакал, когда я уезжала… – сокрушалась Люба.

В принципе, как рассуждала по ночам Елена Ивановна, они с сестрой находились в равном положении. У Елены Ивановны была Ксюха, а у Любы – Толик. Не сын, сиамский кот, которому Люба дала алкоголическое мужское имя. Про «алкоголическое» – это Елена Ивановна говорила про себя, не дай бог сестре такое сказать.

С Толиком Люба носилась не меньше, чем Елена Ивановна с Ксюхой. Кот был ее ближайшим родственником, ближе, чем сестра.

– Толику новый туалет купила. Такой наполнитель, что сама бы туда какала, – хвасталась Люба. – У Толика кашель. Помолилась за него сегодня, – продолжала она.

– Как помолилась? Он же не человек.

– Ну и что? Божье создание. Молилась, как за Анатолия, – удивлялась Люба непонятливости сестры.

В те редкие случаи, когда Елена Ивановна приезжала в гости к Любе, она наблюдала Толика воочию – тот любил копаться в сумке, вытаскивать жвачку и гоняться за оберткой от конфеты. Елена Ивановна специально делала катыш и бросала Толику, пока не видела сестра. И тот, скользя когтями по ламинату, заходился в истерике, не в силах вытащить бумажку из-под двери. Елена Ивановна испытывала мстительное удовлетворение.

– А регистрация когда? – спросила тетя Люба, отрезая себе еще кусок краковской, от запаха которой Елену Ивановну снова затошнило и в желудке начало урчать. Она невольно потянулась к разделочной доске – сестра игнорировала тарелки и столовые приборы, употребляя еду из сковородок, с досок, с ножа, искренне считая, что тем самым облегчает Елене жизнь – меньше посуды мыть. И Елена уже было подцепила пальцем «колясик», как говорила Люба, колбаски, но та тут же ударила ее по руке:

– Тебе ж нельзя! Желудок!

Елена Ивановна давно придумала себе язву желудка на нервной почве, как придумала себе мигрень и низкое давление. С помощью этих нехитрых средств она могла вызывать жалость и рассчитывать на относительный покой. Если Люба собиралась приехать и считала нужным об этом сообщить, Елена Ивановна слабым голосом с придыханиями шептала в телефонную трубку про низкое давление, рвоту и полное отсутствие каких бы то ни было сил. Но опять ошибалась, отсрочить приезд сестры хотя бы на неделю не удавалось – Люба появлялась на пороге тем же вечером с какими-то заговоренными травами, молитвами, иконками и… краковской колбасой, без которой не могла обойтись ни дня.