Читать книгу "Бремя. Миф об Атласе и Геракле - Дженет Уинтерсон"

— Геракл несет свое собственное наказание.

— Он достаточно силен, чтобы ненадолго понести свое вкупе с моим. Кроме того, ему хотелось подумать.

Это окончательно доконало Зевса. Настоящие герои не думают.

— И о чем же он там думает?

— Ты слишком любопытен, ослиная шкура, — промолвил Атлас, который уже начал угадывать подлинную личность незваного гостя. — За что купил, за то и продаю — Геракл думает о себе. Да, Геракл, который родился с каменными мышцами и камнем промеж ушей, спросил меня прошлой ночью, почему он должен слушаться приказов богов. Мне кажется, что это глупый вопрос, даже едва ли вопрос как таковой, но это первый вопрос, который Геракл задал в своей жизни, помимо «куда?» и «ты замужем?»

— И что ты ответил? — поинтересовался Зевс.

— А ничего. Если нет вопроса, не будет и ответа. Никто не может спрашивать у богов «почему?»

После этой ремарки Зевса немного отпустило. Он ни минуты не сомневался, что даже если Гераклу взбрело в голову подумать сейчас, впредь он этим однозначно заниматься не будет. На самом деле он боялся, что Атлас начнет понимать, о чем сдуру спросил Геракл.

— Ты хорошо ответил, Атлас. Я уверен, что Зевс закроет глаза на твою маленькую экскурсию.

— А я уверен, что Зевс ничего о ней не знает, — ввернул Атлас.

— Быть может, ты прав. Некоторые вопросы лучше вообще не задавать. Если бы меня спросили: «А где сейчас Атлас?», я бы честно ответил: «Где же еще ему быть — конечно, на своем обычном месте».

Парсимоний тяжело поднялся с земли, поклонился Атласу и покинул сад. Как только он ступил за порог, Атлас подтянулся на руках над краем стены, чтобы посмотреть, куда отправится его ночной посетитель. Парсимоний растворился в воздухе, оставив лишь легкий завиток золотистой пыли.

— Натурально, это был Зевс, — сказал гигант сам себе, и какая-то тень легла ему на сердце, хотя он и не мог сказать точно, что же это было.

Тем временем Геракл отнюдь не наслаждался. Мир оказался гораздо тяжелее, чем он мог себе представить. Его сила была в действии, а не в выносливости. Он любил короткую бурную схватку, а потом хорошо пожрать и отоспаться. В силе он не уступал Атласу, но вот характером подкачал. Гера сказала правду. Сила Геракла была лишь прикрытием его слабости.

Никто в своем уме не станет спорить с мужиком, который в два раза выше, в два раза тяжелее, в два раза раздражительнее и в три раза самодовольнее тебя. Попробуй поспорить с Гераклом, и от тебя мокрого места не останется. Так что прав он был всегда. Стоит такому притащить в ремонт свою колесницу, как тут же раздается: «Все вон! А-а, мистер Геракл, мы как раз свободны, давайте-ка мы ею займемся!» — и пара сотен не столь крутых колесниц с переломанными осями может рассыпаться в прах, пока Гераклова эксклюзивная гоночная модель гордо рулит в начало очереди.

Вешали колесо и мыли колесницу за счет гаража — разумеется, в качестве любезности. Геракл всегда делал из своей пароконной повозки помойку на колесах; она была вечно набита пустыми мехами из-под вина, объедками вчерашних голубей и прочими следами жизнедеятельности.

Какая разница.

Пока колесницу приводили в порядок и начищали до блеска, Геракл сидел на охапке соломы и рассматривал картинки с нимфами. Иногда к нему подходили и просили автограф, и тогда он царапал свое имя заостренной косточкой на восковых табличках. Он никогда ни за что не платил, а если бы его попросили, убил бы просящего. Его жизнь была проста. Он был совершенно простым парнем.

Женщины были нужны ему, как дрова, — чтобы было, во что всаживать свой топор, и для обогрева. Он любил раздвигать женские ножки и толчком входить внутрь. Ни одна женщина ему еще не отказала. Таково было его обаяние.

Вот и вся история. Ни одна из тех, кто попытался ему отказать, больше не могла ничего поведать. Ипполите почти удалось от него отделаться. Стоя над ее изможденным телом, он ощущал жалость. Он преследовал ее целый год — или то была Керинейская лань? Он уже не помнил. Это была долгая, изматывающая погоня через леса, и единственная женщина, которую он так долго не мог догнать. И она бы сбежала, если бы компания Геракловых друзей не устроила на нее засаду в горах.

Он стоял над ней, его пот капал ей на лицо, ему хотелось ласково помочь ей встать на ноги и как следует накормить. Он даже думал на ней жениться. Он так и спросил: «Ты выйдешь за меня?» — стоя над нею и помахивая своей дубинкой. Она ответила что-то вроде, что амазонки никогда не выходят замуж. Глупость какая-то. И тогда до него дошло, что она всего лишь женщина, ничем не лучше остальных, и совершенно не в состоянии понять, что для нее действительно хорошо. Он немного поколебался, а потом сшиб ей голову, как обезглавливают пустынный кактус, чтобы добыть воду.

Кровь залила ему ноги. Там до сих пор оставалось немного, под ногтем большого пальца, маленький мазок краски, вроде тех, которыми богачи метят свою собственность, чтобы уберечь ее от воров.

Бедный Геракл. Молоко Геры и Ипполитина кровь. Мужчина, отмеченный женщинами.

А потом ему в голову пришла одна очень неприятная мысль.

Что если Атлас никогда не вернется?

Три золотых яблока

Атлас пошел за тремя золотыми яблоками.

Потянувшись к первому, он почувствовал, как земля содрогнулась у него под ногами, и вынужден был прислониться к стволу дерева. Кора была прохладной и серебристой; яблоко упало ему в ладонь бликом жаркого золота. Словно кто-то другой сорвал его и отдал ему. Он беспокойно оглянулся. Вокруг не было никого. Лишь прозрачная прохлада ночи.

Атлас положил плод в карман и протянул руку за вторым. На сей раз он услыхал стон, да, несомненно, это был стон, и ощутил страшную боль в груди. Его шатнуло и бросило спиной на яблоню, а яблоко, совершенное и незапятнанное, скатилось по его плечу прямо в руку. Вот оно, покоится в чаше ладони, как маленький мир во всей своей безмятежной законченности.

Атлас долго смотрел на него. Ему казалось, что под полупрозрачной кожицей можно различить очертания континентов и едва уловимый блеск рек, бегущих из одной страны в другую. Он засмеялся; любовь и гордость охватили его. И вновь то самое невыносимое стеснение в груди. Ему захотелось заплакать, чтобы слезы дождем пролились на яблочное золото.

Он не привык чувствовать. В бесконечные часы одиночества он искал спасения в мыслях. Он сам придумывал математические задачи и сам их разрешал. Он вычислял пути звезд. Он пытался постичь судьбы богов и людей и создавал в уме великую историю мира. Эти мысли помогали ему остаться в живых. Эти мысли не давали ему чувствовать. Да и что ему было чувствовать, кроме боли и неимоверной тяжести?

Теперь же, когда он глядел на этот крохотный мир, его посетило чувство, которое он боялся узнать. И которому не смел дать имя.

В это время у Геракла, чью силу сковывала полная невозможность двигаться, был приступ паники. Он был один. Кругом не было ни огня, ни света, ни запаха еды. Никто не слушал его истории, никто не хотел с ним пить или восхвалять его подвиги. Единственным его собеседником был пресловутый шершень, который кружил где-то над ухом, мысле-оса, безжалостно жужжащая: Почему? Почему? Почему?