Читать книгу "Игра в гейшу. Peek-a-boo - Яна Лапутина"

Ну и, конечно, камин из грубоватого серого туфа, за витражно-фигурной решеткой которого, завораживая глаза, поигрывали языки рыжего пламени.

В английском языке есть слово crowd – толпа. От него и забытовало потом понятие «краудинг», прикрывающее собой неприятное переживание человека, когда вокруг него больше людей, чем ему бы хотелось. В ресторанчике «фермы» краудигу делать нечего. Восемь, на приличном расстоянии друг от друга, столиков, задрапированных маренговыми, с желтыми клеймами на обвисающих краях скатертями, покойные, удобно изогнутые стулья, в умеренно-светлых чехлах. И фоновая, клавишно-успокаивающая музыка, настигающая слух неизвестно откуда. Молоденькие официанты в зеленых рубашках без воротничков, с такого же цвета передниками до полу бесшумно подавали заранее заказанные еще вчерашним вечером блюда.

Мы завтракали молча. Машка и Танька сосредоточенно переваривали только что услышанное от меня про Очень Богатых Мужчин. И я, и они не раз уже стукнулись об это. Я вспомнила, как однажды в Венеции, в ресторане, куда нас с Димой доставил катер от причала на набережной Сан-Марко, он, поднимая рюмку с послеобеденным диджестивом, сказал:

– За твое, солнце, только хорошее прошлое. Пусть у тебя будет его как можно больше.

До нашего разрыва тогда оставалось еще две недели.

– Послушай... – задумчиво обратилась ко мне Машка и не договорила. Подошедший к нашему столику официант, извинившись, галантно наклонился и проговорил:

– Вас приглашает, если возможно прямо сейчас, старший администратор. Еще раз прошу извинить меня за беспокойство.

– Все в порядке. Сейчас подойду. – Я отодвинула от себя тарелочку с почти доеденным творогом со свежей клубникой, один из моих любимых вариантов завтрака, привезенный мною из Ниццы, промокнула салфеткой губы и сказала подругам: – Не уходите, я скоро вернусь. А минут через пять попросите подать мне чай...

Я хорошо знала «старшую» «фермы». К тридцати пяти годам эта ухоженная, ладная брюнетка, с идеальным макияжем и гладко зачесанными волосами, забранными на затылке в пучок, имела за своей спиной два специальных высших образования, курсы по гостиничному сервису в Лондоне и знание трех основных европейских языков: английского, французского и итальянского.

Мы дружески поздоровались, и я спросила:

– Что случилось?

– Только что звонили с дачи экс-президента, его дочь просит забронировать на неделю, с завтрашнего дня, пять номеров. А у меня их сейчас только четыре. – Она вопросительно посмотрела на меня.

– Звоните и говорите, что все в порядке. Я освобожу свой номер и перееду к Марии Астаховой, так что подготовьте номер.

– Благодарю, – приветливо кивнула мне администратор.

– Пока, – так же приветливо сказала ей я.

– Ну, чего, чего? – затормошили меня обеспокоенные подруги.

– Да все нормально. Неделю поживу в Машкином номере. Кому-то там понадобилось пять номеров. Пустишь, Астахова?

– Пущу... Слушай, ну почему так вечно получается? Куда бы мы ни пришли, тебя вечно главной считают? Я так понимаю, что теперь все общение с местным персоналом у нас через тебя происходить будет?

– Зато, если что-то натворим, и спрашивать с нее будут, – парировала Танька.

Глава 5

Ирка засыпала. Капельница, подключенная к тонкой ниточке вены, дозированно вводила ей в кровь что-то отодвигающее ее от всего-всего на этой земле. Почему-то привиделся заснеженный, продутый поземистым, искристо-холодным ветром перрон какого-то вокзала. Ирка стояла на самом краю его, провожая глазами беззвучно уходящий куда-то состав. При этом она видела себя из-за намертво обмороженного тамбурного окна последнего вагона, в котором продышала и проскоблила колечком крохотное отверстие.

Это было странно и непонятно, видеть себя одновременно с двух, медленно-медленно отодвигающихся друг от друга сторон. Ирка, стоящая на краю перрона, была в неимоверно роскошном и практически навылет прозрачном вечернем платье со шлейфом от Valentino. Такое когда-то бесстрашно надела, показывая себя всю, бесподобная Ума Турман, любимейшая Иркина актриса, на благотворительном гала-ужине Swarovski Fashion Rokcs.

Ирка, припав глазом к протайке на тамбурном стекле, жадно всматривалась в отплывающую от нее в снежную замять Ирку-Турман и слышала ее-свой голос:

Вы уедете скоро. У платформы вокзала

Будет биться метель в паровозную грудь,

Улетая, завьюжится талая муть.

Я назад возвращусь, спотыкаясь о шпалы...

Больше Ирка не видела ничего. Уже были сделаны тампонада и гидропрепарация, и сейчас Отари, наш друг, знаменитый пластический хирург из КЛАЗКО, тридцатисемилетний грузин московского разлива, мама русская, чуткими, как у пианиста, пальцами сделав внутриносовой скальпельный разрез по слизистой, тупыми ножницами производил отслойку мягких тканей Иркиного носа.

И это можно было считать только самым-самым началом ринопластики. До того, как Отари перекроет носовые ходы новыми тампонами, проклеет нос специальным пластырем и аккуратно обложит его спинку гипсовой повязкой, секундная стрелка настенных часов в хирургической почти пятьдесят раз пробежит по своему кругу. А дальше Отари, не размывая, без пересадки, заметно растащит в стороны Иркины щеки, придав через разрезы во рту и введение в них заранее рассчитанных имплантов, новую скуластость. Затем, не останавливаясь на перекур, сделает Коркиной совершенно другой, более рельефный подбородок, украсив его, как и просила Ирка, сексапильной ямочкой и, в завершение всего этого пахнущего кровью и медицинскими препаратами колдовства, подкачает ей гиалуроновой кислотой до этого узковатые губы, которые раньше можно было только зрительно увеличить помадой.

– Слушай, между нами, а зачем тебе все это надо? – спросил Отари у Ирки перед подписанием обязательного договора.

Ирка кокетливо улыбнулась:

– Хочу быть еще красивей.

– Как телевизор?

Ирка непонимающе вопросительно покосилась на Отари.

– Это моя бабушка по маме так говорила. И про меня тоже, что я красивый, как телевизор.

– А ты и в самом деле красивый, – решила пококетничать Ирка. Отари по-дружески приложил к ее губам отмытый до белизны тонкий указательный палец правой руки.

– Ирина... – он сверился с договором, – Михайловна... Ты – пациентка. И я тебе уже когда-то говорил...

– Что хирурги крайне редко влюбляются в своих пациенток, – закончила за него Ирка.

– Молодец. Хорошая память. Давай будем переодеваться.

Несколько лет назад, когда мы еще только-только познакомились с Отари и он первой из нас сделал блефаропластику Ирке, мастерски подобрав заметно ослабевшую кожу нижних век, она, по привычке, немедленно попыталась влюбиться в него.

Из этого ничего не вышло. Отари тогда был женат, но мне, односторонний, быстро отгоревший Иркин роман помог написать небольшое эссе для журнала, в котором я имя Ирина поменяла на Марину.